– Скажите ему, что я согласен, – говорит Скотт после секундного молчания.

– Простите?

– На интервью. Я готов его дать.

– Что ж, отлично. Если хотите, я могу отправить к вам мобильную студию – она будет у вас через час.

– Нет. Пусть ваши люди держатся подальше от дома и от мальчика. Это личное – между мной и вашим патроном. Разговор пойдет о том, что публично оскорблять и унижать людей издали, находясь в полной безопасности, – трусость и мерзость, так мужчины себя не ведут.

– Могу я процитировать вас? – интересуется Криста Брюэр с явными нотками ликования в голосе.

Скотт снова думает о своей сестре, лежащей в гробу со скрещенными руками. Вспоминает нависшую над ним гигантскую волну и то, как он с вывихнутым плечом изо всех сил боролся за свою жизнь и жизнь Джей-Джея, пытаясь вынырнуть на поверхность.

– Нет, – отвечает он. – Я к вам сегодня приеду. Скоро увидимся.

ПОНАЧАЛУ КАЖЕТСЯ, ЧТО ЭТО НЕ КАРТИНА, а просто чистый холст. Белый прямоугольник, на котором художнику еще только предстоит что-то изобразить. Однако, подойдя ближе, посетитель замечает, что белая поверхность имеет рельеф. На ней видны возвышения и углубления, в которых залегла тень. Белая краска наложена слоями, так что под ней кое-где угадываются другие цвета. Становится ясно – это все-таки законченная картина. Если просто смотреть на нее, невозможно угадать, что здесь изображено. Но если, закрыв глаза, легонько провести по ее ребристой поверхности пальцами, страшная правда начинает проступать из-под белого покрывала и проникать в сознание. Посетитель представляет себе развалины зданий, охваченные пламенем.

Воображение дорисовывает остальное.

ГЭС ЕДЕТ В АНГАР, КОГДА У НЕГО ЗВОНИТ ТЕЛЕФОН.

– Ты это смотришь? – спрашивает Мэйберри.

– Что именно? – не понимает Франклин.

Непосредственно перед этим он проигрывал в памяти состоявшуюся встречу с прокурором штата, руководством ФБР и представителями комиссии по биржам и ценным бумагам. Все они говорили о том, что второй пилот, судя по всему, осознанно направил самолет в океан.

– Эта история превратилась в настоящую мыльную оперу, – поясняет Мэйберри. – Сначала Дуг, муж тетки мальчика, отправился на телевидение, чтобы рассказать, как его выгнали, а вместо него в доме поселился Бэрроуз. А теперь, говорят, в студию едет Бэрроуз, которому приспичило дать интервью.

– Господи, – потрясенно выдыхает Гэс. Он хочет позвонить Скотту и попробовать убедить его отказаться от своего намерения, но потом вспоминает, что у художника нет сотового. Франклин начинает притормаживать на красный сигнал светофора. В этот момент, не предупредив о маневре поворотником, его грубо подрезает такси, вынуждая резко затормозить.

– Что с расшифровкой второго самописца? – спрашивает Гэс.

– Ребята вот-вот закончат. Не исключено, что им потребуется еще каких-нибудь десять минут.

Гэс вливается в поток автомобилей, текущий в сторону моста, который ведет к Пятьдесят девятой улице.

– Как только будет результат, сразу позвоните мне, – говорит он. – Я скоро буду.

В шести милях севернее взятый напрокат автомобиль белого цвета, направляющийся в Нью-Йорк, проезжает через Уэстчестер. Здесь вдоль дороги высажены деревья. В отличие от маршрута, по которому едет Гэс, в Уэстчестере машин на дорогах немного, и Скотт перестраивается из ряда в ряд, не включая сигнала поворота.

Он старается жить настоящим, не задумываясь о будущем. Тридцать три дня назад он был песчинкой в бурном и беспощадном океане. Три года ранее – безнадежным пьяницей, проснувшимся на ковре в гостиной дома известного художника. Скотт помнит, как тогда, щурясь и пошатываясь, он вышел на улицу под лучи ослепительного солнца и увидел аквамаринового цвета плавательный бассейн. Из таких моментов, которые хранит наша память, и сплетается полотно человеческой жизни.

Полчаса тому назад, когда Скотт, выйдя из дома, направился к арендованной машине, Элеонора посоветовала ему никуда не ездить. Ей казалось, что он совершает ошибку.

– Если вы хотите рассказать свою историю, – сказала она, – позвоните на Си-эн-эн, в «Нью-Йорк таймс». Куда угодно – только не ему.

Только не Каннингему.

– Вы вернетесь? – спросила Элеонора, когда он сел в машину.

Скотт посмотрел на нее, на Джей-Джея, застывшего на крыльце позади Элеоноры. В глазах мальчика легко читалась тревога.

– Где-нибудь неподалеку есть бассейн? – спросил Скотт. – Мне бы хотелось научить Джей-Джея плавать.

– Да, – кивнула Элеонора и улыбнулась.

В гримерной Скотту пришлось довольно долго ждать Билла. Однако было бы ошибкой сказать, что он нервничал. Хотя, если рассуждать здраво, какую угрозу мог представлять Каннингем для человека, который побывал в открытом океане, был на волосок от смерти, но все же выжил? Прикрыв глаза, Скотт, чтобы отвлечься, погрузился в размышления.

Наконец появляется ведущий и здоровается со Скоттом. После этого Каннингем с полминуты растягивает губы и гримасничает перед зеркалом, делая комплекс упражнений для улучшения артикуляции. Наблюдая за ним, Скотт прислушивается к своим ощущением и пытается определить, что в них преобладает – страх или радостное предматчевое возбуждение боксера, уверенного в своей победе.

– Прежде всего, – говорит Билл, когда они со Скоттом усаживаются за стол перед объективами и камеры начинают работать, – спасибо за то, что вы пришли сегодня сюда.

Вопреки смыслу фразы, взгляд Билла враждебен, поэтому Скотт ничего не отвечает.

– Последние несколько недель были долгими и очень тяжелыми, – продолжает Каннингем. – Вероятно, мы оба мало спали. Что касается меня, то я все это время пытался найти ответы на целый ряд вопросов. Я искал правду.

– Я должен смотреть на вас или в камеру? – прерывает его Скотт.

– На меня. Как обычно во время беседы.

– Что ж, у меня в жизни было много бесед, – говорит Скотт, – но ни одна из них не была похожа на сегодняшнюю.

– Беседа как беседа, такая же, как и любая другая. Мы с вами просто разговариваем – вот и все.

– Но ведь это интервью. А чертово интервью – это не просто беседа.

Билл наклоняется вперед.

– Я вижу, вы нервничаете, – замечает он.

– Вы так считаете? Ничего подобного. Я просто хочу уточнить правила игры.

– Если вы не нервничаете, то какие чувства у вас сейчас? Мне бы хотелось, чтобы наши телезрители могли понять это по вашему лицу.

Скотт ненадолго задумывается.

– Знаете, чувство, которое я испытываю, очень странное, – произносит он наконец. – Вам, вероятно, приходилось слышать слово «лунатизм». Некоторые люди бредут по жизни, словно лунатики. А потом вдруг происходит что-то, вынуждающее их проснуться. Так вот, у меня ощущения совершенно другие. Скорее противоположные.