тогда, — он указывает на дверь. — Ты готова? — он не говорит, кто там внутри, но я уже знаю.

На Лоу пара джинсов, которые он, должно быть, где-то нашёл, и больше ничего. Он неторопливо повернулся к нам, когда мы вошли, но продолжил спокойно опираться на стену. В нескольких футах от него стоит стул, а к нему прикован вампир.

Отец.

Он весь в крови, в основном пурпурной, но, опять же, как и я. Как и Оуэн, и все остальные, кто был в кабинете во время бойни. Когда Алекс появился на месте происшествия, его первым вопросом ко мне было, не разжигает ли вся эта кровь мой аппетит. Как только мы вернёмся на территорию оборотней, я собираюсь размазать блинчик по внутренней стороне унитаза и спросить его о том же.

Если я когда-нибудь вернусь к оборотням.

Мы с Лоу встретились взглядами — всего на миг, но за этим мгновением скрывалось слишком многое. То, что происходит между нами, слишком взрывоопасно, чтобы не отвести взгляд сразу.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Нет. — Да. А ты?

— Да, — он имеет в виду «нет», но сейчас это неважно.

Отец сидит с завязанными глазами, наверное, чтобы какой-нибудь придурок не забрёл сюда и не поработил себя. Наушники, которые они на него надели, должно быть, шумоподавляющие, но он точно знает, кто в комнате, по одним только сердцебиениям и запаху крови. Его головорезов нет, как и его силы. Впервые во взрослой жизни он беззащитен. Я закрываю глаза и жду, чтобы меня захлестнули хоть какие-то чувства.

Ничего.

— Можно? — вежливо спрашивает Оуэн, показывая на отца. Лоу кивает, спокойно наблюдая за тем, как он срывает повязку и наушники. Оуэн приседает на корточки. Впервые я вижу такое взаимодействие: мой брат — активная, движущая сторона, а отец — сдержанный и неподвижный. Слабый. Поражённый.

Они смотрят друг на друга. Молчание первым нарушает отец:

— Я хочу, чтобы ты знал, что я сделал бы это снова, — его голос звучит слишком твёрдо, неестественно спокойно в такой ситуации. Мне бы хотелось посмотреть, как он будет умолять о пощаде, как его непоколебимая праведность и храбрость, основанные на глупых убеждениях, начнут трещать по швам. Хотелось бы, чтобы он хоть немного пострадал, хотя бы в конце. Чтобы за всё содеянное ему воздалось по заслугам.

И тут мне больше не нужно ничего хотеть. Потому что, задумчиво кивнув, Оуэн ухмыляется. Очень широко.

— Достаточно честно. Что я хочу, чтобы ты знал, — обещает он, тихим, но чётким тоном, — что заняв твоё место в Совете, я усердно поработаю над тем, чтобы разрушить всё дерьмо, которое ты построил за последние несколько десятилетий. Я заключу альянсы с оборотнями и людьми, которые будут выгодны не только нам. Сделаю всё возможное, чтобы способствовать перемирию между ними. А когда в этом регионе воцарится мир, а влияние вампиров практически сойдёт на нет, я возьму твой гребаный прах и развею его там, где раньше были границы и точки входа. Чтобы оборотни, люди и вампиры могли ходить по нему, даже не осознавая этого. Папочка, — он снова улыбается, хищно, пугающе.

Вау. Мой брат… вау.

— Мизери, хочешь что-нибудь сказать этому жалкому куску дерьма, пока он тебя ещё слышит?

Я открываю рот, но потом передумываю и закрываю его.

Что я могла ему сказать? Есть ли хоть что-то, что причинит ему хотя бы сотую долю той боли, которую он причинил мне и тем, кого я люблю? Может, только: — Не-а.

Оуэн посмеивается, а на лице Лоу отражается смесь нежности и веселья. Отец не доставляет нам удовольствия, не бьётся в агонии, не осыпает нас оскорблениями и никак не теряет самообладания. Но его взгляд встречается с моим, прежде чем исчезнуть за повязкой. В нём есть оттенок поражения, и я говорю себе, что, возможно, он понимает: я буду думать о нём как можно меньше и так долго, как смогу.

— Что ты хочешь, чтобы я с ним сделал? — спрашивает Лоу, когда отец больше не может нас слышать. Вопрос должен быть адресован Оуэну, но он смотрит на меня. Возможно, это не лидер, действующий от имени своего народа, а оборотень, задающий вопрос своей…

Я опускаю голову. Нет. Я даже думать об этом слове не буду. За сегодняшний вечер его и так достаточно истрепали и втоптали в грязь.

— Что будет, если он останется в живых? Да и вообще, что будет, если его убьют? Будут ли последствия?

— Пока нет официального органа, регулирующего отношения между оборотнями и вампирами, — добавляет Лоу. — Предполагаю, решать вопрос возмездия или наказания твоего отца или того, кто его казнит, будет Совет вампиров. Тот, кто займёт его место, тоже будет иметь право голоса.

— Значит, Оуэн.

Они обменялись взглядами. И после секундного колебания, Лоу произносит: «Или ты».

К моему шоку, Оуэн кивает. И оба смотрят на меня с ожиданием.

— Парни, вы думаете, я хочу быть частью Совета?

Лоу молчит. Оуэн пожимает плечами. — Не знаю. А ты хочешь?

Из меня вырывается смешок. — Что всё это значит?

— Отец ещё несколько десятилетий назад решил, что я стану его преемником, — говорит Оуэн с совершенно серьёзным видом. — Думаю, нам пора перестать делать то, что он говорит.

— Ты хочешь сказать, если я захочу это место, ты отдашь его мне?

— Я… — он проводит языком по своим клыкам. — Я бы не обрадовался. И предупреждаю — нашим это не понравится. Но им придётся признать, что ты сделала для вампиров больше, чем любой из них, и в конце концов, они смирятся.

Я не знала, что Оуэн может быть таким здравомыслящим. Это настолько озадачивает, что я ловлю себя на мысли о том, чтобы остановиться и всерьёз задуматься о мире, где я могла бы стать своей среди вампиров, пускай и в качестве их вынужденного лидера. Не было бы одиночества, не было бы ощущения отверженности, я бы наконец-то чувствовала себя на своём месте. Привлекательность этого…

Нулевая, если не меньше. Честно говоря, к чёрту вампиров.

— То, что ты сказал раньше, — обращаюсь я к Оуэну, —