За то время, пока он держал в своих руках это хрупкое женское тело — тело, не требовавшее от него ничего другого, кроме сексуального облегчения, — он почувствовал, как все те защитные слои, что он воздвигал вокруг себя, один за другим рушатся, оставляя только его стремление идти хоть на край света, лишь бы утешить ее.

И теперь, сидя в кабине и слепо уставившись вперед через ветровое стекло фургона, он знал, что должен уехать, но точно так же знал и то, что останется. Но никогда впредь не позволит он себе быть таким уязвимым для нее, потому что в душе уже не осталось места, чтобы вместить туда еще чью-то боль. Говорят, что он лучший актер своего поколения, вот он и будет использовать свой талант. Начиная с этого момента он так плотно закутает себя в свои персонажи, что она никогда больше не сможет даже прикоснуться к нему.

На следующий день Хани безжалостно изматывала себя работой, стараясь отгородиться от прошлой ночи, но, проверяя звено колеи с бригадиром проектировщиков, внезапно почувствовала, как эти видения вновь переполнили ее. Как она могла так поступить? Как могла предать клятвы замужества? Ее терзала мучительная ненависть к себе, суровое отвращение к той особе, в которую она превратилась.

Заставив себя отчаянно проработать весь остаток дня, к вечеру Хани дошла до состояния полной опустошенности и разбитости. Спустившись на землю и отстегнув пояс с инструментами, она услышала позади знакомые шаги. Еще не оглянувшись, она уже поняла, кто это, и замерла.

Эрик обратился к ней с лицом, совершенно лишенным выражения. Но вместо облегчения от того, что он не вынуждает ее признать происшедшее, она почувствовала озноб. Не будь этих слабых болей в теле, можно было бы подумать, что все это ей приснилось.

— Насколько я понимаю, ваша кузина и ее муж уехали, — сказал он с английским акцентом, тщательно выговаривая слова. — Вы не будете против, если я перенесу свои пожитки в «Загон»? Там уютнее, чем в фургоне.

Хани пыталась забыть об опустевшем «Загоне». Весь день она посматривала на освободившееся строение, ожидая, что вот-вот подъедет грузовичок Гордона, но они с Шанталь были уже далеко.

— Устраивайтесь, — сухо сказала она.

Кивнув, он удалился.

Вернувшись в свой трейлер, Хани разогрела на обед консервированную тушенку и попыталась отгородиться от одиночества, гоняя цифры на калькуляторе. Результаты не менялись. Она еще сможет закрыть платежную ведомость за первую неделю января, но потом ей придется сворачивать ремонтные работы.

Схватив мягкий голубой вязаный жакет, Хани выскочила наружу. Ночь стояла ясная, и все небо било усеяно серебристыми звездами. Она надеялась, что у Шанталь с Гордоном все было в порядке. Меньше чем через две недели наступит Рождество. Последнее Рождество они с Дэшем провели в лагере в пустыне, и он подарил ей золотые сережки ручной работы, сделанные в виде полумесяцев. После его смерти она убрала их в шкатулку с другими украшениями, не в силах больше смотреть на них.

Пройдя по заросшей тропке, что вела к озеру, Хани остановилась на берегу и стала смотреть на воду. Власти штата в конце концов вынудили лакокрасочную компанию «Пурлекс» прекратить сброс загрязнений, но пройдет еще несколько лет, прежде чем сюда опять возвратится жизнь. Однако сейчас темнота скрывала грязь, и лунный свет отбрасывал причудливые серебристые ленты на застывшую водную гладь.

Отвернувшись от озера, она подняла глаза к горкам «Черного грома», смутно маячившим в лунном свете над верхушками деревьев. Все думают, что она помешалась на восстановлении американских горок. Ну как им объяснишь эту непреодолимую тягу найти хоть какой-то знак, что Дэш не потерян для нее? В минуты относительного покоя она говорила себе, что «Черный гром» — всего лишь одна из каталок в парке развлечений и никакой магической силы в нем нет. Но ее разум умолкал перед неуемной жаждой, твердившей, что воскреснуть душой она сможет, только если промчится через весь кошмар своей жизни на «Черном громе».

Хани поникла головой. Может, все они и правы. Может, она и в самом деле ненормальная. На глаза набежали слезы, и деревянные горки поплыли перед нею. «Эх ты, чертов старый ковбой! Как ты и говорил, тебе удалось разбить мое сердце!»

Хани привлекло какое-то движение в соснах. Вздрогнув, она заметила темную фигуру стоявшего там мужчины. Он выступил из тени, и она узнала Эрика. От одной только мысли оказаться с ним наедине кровь бросилась ей в лицо.

У Хани уже вошло в привычку прятать страх под гневом, и сейчас она обрушилась на Эрика:

— Не люблю, когда за мной подглядывают! Ты просто злоупотребляешь гостеприимством.

Его единственный голубой глаз бесстрастно воззрился на нее, когда он подошел поближе.

— С какой стати мне за тобой подглядывать? Если уж на то пошло, я первым сюда пришел.

— Это мое озеро, — возразила она, злясь на собственное ребячество.

— И добро пожаловать к нему. Насколько я понимаю, никто на него и не покушается.

Хотя они были одни, она сообразила, что он опять говорит с легким акцентом, на этот раз жителя Среднего Востока. И еще ей стало ясно, что если она и дальше будет продолжать в том же духе, то он, чего доброго, вообразит, будто прошлая ночь не оставила ее равнодушной. Хани глубоко вздохнула и постаралась обрести былое достоинство.

— Озеро начинает возвращаться к жизни, — сказала она. — Лакокрасочная компания много лет использовала его как сточную канаву.

— Это место слишком уединенное, чтобы жить здесь одной. Сегодня вечером я наткнулся на какого-то бродягу, околачивавшегося неподалеку от «Загона». Сейчас, когда твои родные уехали, может, стоит подумать о том, чтобы снять комнату в городе, а не запирать себя здесь.

Он никак не хотел понять, что сам представляет для нее опасность куда большую, чем любой бродяга, и остатки ее самообладания лопнули.

— Что-то не припомню, чтобы я интересовалась твоим мнением.

И это лицо, такое выразительное на экране, мгновенно замкнулось, словно захлопнулась дверь со слишком тугой пружиной.

— Ты права. Это не мое дело.

Несмотря на этот акцент, которым он попытался отгородиться, воспоминания о прошлой ночи нахлынули на нее, и Хани прибегла к испытанному средству борьбы с замешательством.

— А ведь ты прячешься за своим акцентом, разве не так? — презрительно сказала она. — И скрываешь нечто большее, чем свое знаменитое лицо. Ладно, может, ты и забываешь, кто ты такой, но я-то не забываю, и меня просто тошнит оттого, что ты ведешь себя словно чокнутый.

Его челюсти сжались.

— Акцент у меня получается чисто автоматически, и никакой я не чокнутый. — Хани затаила дыхание, ожидая услышать слова упрека за то, что сама пришла к нему. А вместо этого он сказал:

— По крайней мере я не строю американских горок неизвестно где. И не суечусь, словно капитан Ахав[14]размером с пивную кружку, носясь как помешанный со своим чертовым Моби Диком!