Не вычеркнуть… не забыть… не проснуться… Близится финал, твой личный финал, Леонардо-Валентин Грег… И никто, никто не знает истинных размеров опасности… Сдаваться… Сдаваться?..

А жертвы? А растерзанные человеческие тела?.. А огромные черные глаза Эвридики Карреро, в глубине которых навсегда застыл пережитый ужас?

Ему вдруг безумно захотелось увидеть Эвридику Карреро, заглянуть в ее глаза. Это желание было настолько сильным и острым, что он испугался. Что с ним происходит? Такого не случалось с ним никогда. Какая-то неведомая сила швырнула его с дивана, проволокла через комнату, бросила вниз по лестнице, к входной двери. Больше он ничего не помнил…

…Он вышел к пруду с прозрачной водой, в которой легкими лодочками застыла сорванная ветром листва. Покосившаяся деревянная беседка все так же стояла на берегу — остроконечная крыша на рассохшихся резных столбах. Он сразу узнал это место. Он сразу узнал эту беседку. Именно здесь он слушал предсмертное послание Славии. Именно здесь…

«Что со мной? — с ужасом подумал он. — Как я оказался у этой беседки? Откуда провалы в памяти? Неужели — признаки наступающего безумия и близкого исполнения пророчества Голоса? Преддверие изменило меня… Почему я здесь?..»

— Потому что я позвала тебя, — сказали за его спиной. — Потому что мне плохо без тебя. Потому что я не хочу уходить…

Он слушал эти слова с трепетом и недоумением, и все не решался оглянуться. И лишь когда голос смолк, и наступила странная тишина, поглотившая все звуки мира, он очень медленно повернулся.

Она стояла у него за спиной. Эвридика Карреро. И в ее черных глазах по-прежнему таился пережитый ужас. Он замер, глядя на нее. Что она только что сказала? Куда уходить? И разве это ее голос звучал? Это же голос…

Фигура Эвридики Карреро словно расплылась, начала таять, и сквозь нее проступала другая фигура… Он протянул руки, он сделал шаг вперед, он хотел назвать имя — но не смог. Налетел черный шквал, подхватил его, и все исчезло во мраке.

— Славия… — наконец прохрипел он, отбиваясь, изо всех сил отбиваясь от липкой тьмы.

И открыл глаза.

Он лежал на диване, в окно светило солнце, и ничего не изменилось в мире. Затылок взмок от пота, не хватало воздуха, сердце отплясывало бешеный танец.

«Это неспроста, — подумал он, чувствуя себя совершенно обессиленным, словно действительно только что совершил бросок на Журавлиную Стаю и обратно. — Я очень хочу видеть Славию».

Еще в колледже он познакомился с учением Фрейда — великого земного психоаналитика древних времен, с его методами анализа сновидений. Он подумал, что в его сновидении произошла замена объекта: не госпожу Эвридику Карреро на самом деле желал он видеть, а Славию, милую Славию…

«Что же делать? — в смятении думал он, не в силах подняться с дивана. — Что же делать, Лео?»

Мысли путались, он никак не мог додумать хоть что-нибудь до конца — и понял, что действительно болен. Он был отмечен печатью Преддверия…

Что же делать? Рухнуть в эту пустоту, распростершуюся за краем, разбиться о камни — и попасть в Преддверие? Отыскать, обязательно отыскать Славию… но как потом вернуться? Нет, попасть туда — живым! Голос должен помочь, обязательно должен помочь — ведь эта неведомая, но отнюдь не враждебная сущность уже выводила его, Лео Грега, из Преддверия…

Мысли вновь стали путаться. Он все-таки нашел в себе силы подняться с дивана — и вдруг почувствовал упершийся в спину чей-то тяжелый взгляд. Повернулся — за окном зеленел далекий склон. Взгляд шел оттуда, тяжелый, давящий, неумолимый взгляд. Взгляд тянул к себе, и не было сил оборвать невидимые, но прочные нити, не было сил вырваться из паутины…

Он пересек комнату, спустился вниз и вышел из дома. Движения его были подобны движениям искусственно созданного существа, движениям механизма, выполняющего заложенную в него программу. Пройдя пустынными улицами — («В последний раз?..»), — он зашагал по дороге, ведущей к горам. Шаги его были размеренны, неподвижный взгляд устремлен в сторону невидимого пока обрыва. Казалось, он подчиняется чьему-то приказу, влекущему его туда, под сосны. Лишь иногда болезненно кривились его губы и судорожно сжимались и разжимались кулаки. Он еще пытался сопротивляться.

«Неужели — все?.. Неужели — все?..»

Тем же монотонным механическим шагом, не отводя от лица сосновые ветви, приблизился он к обрыву. Встал на краю, на том самом месте, куда приходил вот уже пять дней подряд.

Над его головой, почти касаясь волос, нависали зеленые ветви. Он стоял и смотрел вниз, на покрытые лишайником камни… зовущие к себе… Ему нестерпимо хотелось сделать последний шаг. Он не в силах был бороться с этим желанием.

«Если я всего лишь марионетка, всего лишь персонаж книги, которая может оборваться на полуслове — так не все ли равно?» — подумалось ему.

«Подожди, Лео, — словно шепнул ему кто-то из глубины. — Подожди… Преодолей… Вырвись…»

И в тот же миг желание сделать последний шаг в пустоту буквально пронзило его, сталкивая с края обрыва в беспредельную пустоту, заполнившую Вселенную… заменившую Вселенную…

«Подожди-и-и!..»

«Поздно…»

Вокруг неустанно перешептывались сосны Альбатроса, вдали все так же вздымались отчужденные от забот и тревог бытия холодные горные вершины, и растекалось над всеми мирами вечное равнодушное молчание небес. Вечное мол…»

…чание небес…

Солнце наткнулось на острый пик и замерло, не решаясь упасть за впечатанные в безукоризненно чистое небо горные вершины. Склон был исполосован длинными неподвижными тенями сосен. Воздух был спокоен и прозрачен, но на дне обрыва, между серых туш древних валунов, уже затаилась темнота. Она терпеливо выжидала того момента, когда истает, истончится, выбьется из сил дневной свет, она готовилась выползти из-за камней, подниматься все выше и выше, как река в половодье, затопить весь склон, поглотив шелестящие сосны, дотянуться до неба и растечься от края до края, густой смолой залить все четыре стороны света и навеки застыть, сковав весь мир в своих душных смертельных объятиях, прервав полет планет, остановив трепет сердец. И планетам, и сердцам угрожала опасность до скончания времен увязнуть в этой липкой темноте.

Он, согнувшись и уперев руки в колени, стоял на краю обрыва и вглядывался в пока еще слабые ростки будущей всеобъемлющей темноты, он раз за разом прослеживал траекторию возможного падения — отсюда, с этой кромки, туда — на неровные твердые спины угрюмых валунов. За его спиной, чуть выше по склону, замер, упираясь рукой в сосновый ствол, крепкий, высокий, слегка сутулый мужчина. У мужчины было жесткое, словно затвердевшее лицо; плотно сжатые губы, казалось, никогда не раскрывались, чтобы выпустить хоть одно слово, на дне серых выпуклых глаз темным илом осела печаль.