металлического штакетника, облагороженный какими-то посадками. Двор был тщательно расчищен. На участке имел место аккуратный каркасный домик с верандой, в глубине – подсобка, к которой вела дорожка, обсаженная туями.

Гуров приблизился к калитке, нащупал ручку – о чудо, не заперто! Собаки нет. Только не скрипи, поддайся без звука! Отлично, теперь всего несколько метров по этой вычищенной дорожке, к освещенной веранде…

Он осторожно прошел эти несколько метров и замер, как замороженный.

На ярко освященной веранде, как в китайском театре теней, двигались две черные тени – мужская и женская. Он, широкоплечий, с тонким профилем, красивой густой шевелюрой, держал в длинных пальцах бокал, другой рукою наливая в него какой-то напиток богов. Вот он протянул бокал своей собеседнице, чей нежный и в то же время чеканный профиль, чарующую линию длинной шеи и хрупких плеч не узнать было нельзя.

Мария.

Она с удовольствием внимала своему собеседнику, наслаждалась его обществом, запрокидывая, смеясь, головку, отягченную волосами, небрежно стянутыми в тугой узел, грозя забавнику изящным пальчиком. А он, вольготно откинувшись на спинку, что-то рассказывая своей очаровательной визави, то и дело как бы невзначай притрагивался то к ее чудесным волосам, то к личику. Вот его длинная рука по-хозяйски легла на ее плечо…

Разумеется, Гуров неоднократно видел пикантные сцены с участием жены, но тут было нечто совершенно иное по глубине и нежности. Казалось, что он подсматривает за нежным любовным единением двух людей, одинаково красивых духовно и телесно и потому особенно близких.

Впоследствии, вспоминая этот момент, Гуров поражался своему спокойствию, глубине ледяной, черной, страшной ненависти и лютой злобы. Возможно, прокурору он бы поведал, что не помнит, как дальше было дело. Все он прекрасно соображал, действовал автоматически и аккуратно, отщелкнул замок кобуры, извлек пистолет, взвел курок, спокойно, глубоко дыша, прицелился в мужской профиль, туда, где должно находится основание черепа…

Но и существо, которое все это время наблюдало за его движениями, тоже действовало тихо, аккуратно, по-деловитому и быстро. Лев Иванович лишь успел зафиксировать движение тени за плечом, но повернуться не успел: острая тонкая игла впилась в мышцу. Тотчас послышался быстрый перестук ног, кто-то спешно ретировался с места нападения. Укол был легкий и безболезненный, он бы его и не почувствовал, если бы не был на таком взводе.

Сыщик обернулся, подсветил фонариком на телефоне. Уже на безопасном расстоянии, довольно далеко, выглядывала из-за одной из туй маленькая фигурка. Блеснули очень светлые глаза. Выждав около минуты, фигурка уже без особой опаски вышла на дорожку и теперь просто стояла и просто наблюдала за ним, как за раздавленным ею же червяком.

Гуров попытался сделать шаг – и немедленно почувствовал, как будто кости расплавляются внутри тела, язык распухает, причем опухоль постепенно заползает в гортань, перед глазами начинается свистопляска. Он сполз, упал на дорожку, щекой на снег, почему-то показавшийся ему горячим.

Перед глазами возникло девчоночье лицо, кто-то повелительно крикнул: «Даня, домой!», потом его подняли, поволокли вверх по ступеням. Яркий свет, встревоженное лицо Марии, она тянет к нему руки, глаза смотрят с любовью, страхом и нежностью. Она что-то говорила, но слышно было как сквозь вату. Потом все вокруг начало гаснуть, гаснуть – и растаяло.

Когда Лев Иванович пришел в себя, его голова лежала у жены на коленях, рука – в ее руках, а перед самыми глазами маячила другая, ни разу вживую не виденная, но уже порядком поднадоевшая физиономия. С трудом ворочая все еще обложенным языком, сыщик просипел:

– Счастливый. Как же ты меня достал.

Тот лишь криво улыбнулся, продолжил вливать из ложечки ему в рот сладкую теплую воду, приговаривая:

– Давайте, давайте, по чуть-чуть, надо хотя бы полстаканчика. Подбородок ему поднимите.

Гуров глотал приторно-сладкую, как сироп, воду и с удивлением ощущал, как с каждой каплей возвращались способность ясно соображать, видеть, мышцы, кости и связки снова становятся под единое командование.

– Где твой шарф? Зеленый…

– Бредит, что ли? – спросила Мария.

Счастливый пожал плечами.

Она же сама, дождавшись момента, когда требуемый объем целебного сиропа был употреблен, и убедившись, что опасность миновала, отстранила ложечку и отвесила Гурову хлесткую пощечину:

– Гуров, позор рода человеческого. У меня лишь два вопроса: что ты себе вообразил и в своем ли ты уме?

Видя, что она не собирается ограничиваться одной оплеухой, Даниил перехватил ладошку Маши, поцеловал и сказал, что не сто́ит:

– Дайте ему сначала окончательно прийти в себя. Потерпите полчасика.

– А потом? – с кровожадным ожиданием осведомилась Мария.

– А потом, конечно, можете продолжить, – признал он, – но в итоге все равно придется простить и Льва Ивановича, и меня, и, главное, мою Данечку.

Гуров с трудом повел глазами, яблоки которых, казалось, ворочаются с ужасным скрипом. Конечно, маленький агрессор был здесь – длинноногая, долговязая рыженькая девочка глянула на него со смущением, подбежала и прижалась к Счастливому, как часто делают дети, влюбленные в своих родителей.

Даниил, безукоризненно трезвый, выбритый, чисто одетый – и в самом деле без шарфа, – обнимал ребенка и что-то повелительно говорил девочке на ухо. Она серьезно слушала и кивала, потом подобралась к пострадавшему и смешным баском сказала:

– Простите, я нечаянно.

Гуров, с наслаждением прикрывая свинцовые веки, вдруг поймал себя на мысли, что он счастлив, странно, необъяснимо счастлив.

«Хотя почему необъяснимо? Как это там? Брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. Я нашел живым человека, которого считал мертвым. Убедился в невиновности того, кого подозревал в убийствах. Как дурак, заподозрил жену в неверности – и поделом получил по морде. Да, я счастлив!»

На радостях он снова попытался подняться, и вновь не получилось. Мышцы в целом не отказывались повиноваться, но некоторых из них будто не было вообще. Даня посоветовала со знанием дела:

– Вы не торопитесь. Пальцами поделайте вот так, – она показала раскрытые ладошки, похлопала короткими, толстыми пальчиками, – потом головой покачайте. Постепенно разойдетесь…

Счастливый оправдывался, поглаживая дочь по голове:

– Девчонка, несмышленыш. К тому же приняла вас не знаю за кого.

– За врага, – пояснила она.

– А врагов мы не любим?

– Не любим, – баском подтвердила девчонка, – то есть вообще.

– Это тебе урок на будущее, – назидательно заметил отец, – не каждый, кто бродит в темноте вокруг дома, – враг.

– А зачем он тогда? – потребовала разъяснить девчонка.

– Возможно, просто замерз.

– А пистолет к чему? – продолжала придираться Даня.

Счастливый поперхнулся, но нашелся довольно быстро:

– Он его хотел на всякий случай достать, вдруг кто-то бродит в темноте вокруг него.

Даня, поразмыслив, заметила:

– Тогда это не мне, а ему надо перестать всех за врагов принимать.

– Он взрослый, ответственный человек, – твердо заявил папа. –