дёрнул к реке, причитая и бормоча что-то про своего отца и про север.

Твари очнулись. И снова послышался смех, холодный и равнодушный, и снова они были почти вокруг, но почему-то нападать не торопились, может, стали опасаться, не знаю.

Впереди поблёскивала река. Явно река, что ещё? К реке пошёл склон, Костик запнулся и покатился по нему, подскакивая и подпрыгивая на кочках.

Твари опять замолчали. Я слетел по склону, догнал Костика. Он уже поднялся, стоял у самой кромки.

Река оказалась затянута льдом. С первого взгляда это никак нельзя было определить, потому что лёд был совсем прозрачный и гладкий, и только приглядевшись, я обнаружил тонкую сетку трещинок и скопления воздушных пузырьков, похожих на лягушачью икру.

Костик потрогал лёд ногой, оглянулся, ступил на поверхность, поскользнулся, но удержался. Справа за деревьями защёлкало, и я снова рявкнул на него, оскалив зубы. Он шарахнулся к другому берегу. Неправильно, кто же так по льду бегает, как по стадиону, надо скользить, а не топать! Скользить!

Я крикнул ему это вслед, но он не услышал и не оглянулся, бежал. Правильно! Беги! Беги, лёд держит, наверное, сантиметр намёрз, наверное, повезло.

– Ах, – сказали у меня за спиной.

Я резко развернулся. Тварь стояла метрах в пяти. Невысокая и нескладная, с выпуклыми желтоватыми глазами, я попятился, тут же почувствовал под ногами гладкое и холодное. Необычно. Щекотно почему-то.

Костик поскользнулся и с размаху хлопнулся, он был почти на середине реки, но я и оттуда услышал, как затрещал под ним лёд.

Я начал отступать. Пятиться, стараясь не упустить из виду стоящую передо мной тварь.

Костик опять поскользнулся. Я услышал, как он хлопнулся, только в этот раз затрещал не лёд. Я быстро оглянулся. Костик лежал ничком, лицом в лёд, и не шевелился. До противоположного берега он не дотянул метров тридцать.

Я устремился к нему. Бежать по скользкому было не очень легко, я разъезжался и то и дело шлёпался на брюхо.

Впрочем, тварям было не лучше. Три штуки вылезли на лёд и теперь двигались за мной, не быстро, но и не медленно, размахивая лапами.

Лёд крепкий. Лёд слишком крепкий, будь он проклят! Они должны были уже несколько раз провалиться, но лёд держал, весь трещеватый и пузырьковатый, но держал, не ломался.

Костик не вставал. Лежал и лежал, наверное, всё-таки головой ударился, потерял сознание. Я доберусь до него первым и по льду дотащу до берега…

И ничего это не даст. То есть ничего совсем, они перейдут реку, и на твёрдой земле они с нами справятся легко.

Я добежал до середины реки, остановился. Лапы тут же начали подмерзать, и мне приходилось пританцовывать.

Я стал его звать, но Костик так и не поднялся. Не слышал.

Ну, я и вернулся. Навстречу этим.

Тварь приблизилась ко мне, выставив в стороны руки, перебирая длинными когтистыми пальцами. И другая, справа. И слева. Треугольником, в центре которого оказался я. Неторопливые.

Мороз связал их движения, закрепостил мышцы и притупил реакцию, теперь они были почти как я. Но этого «почти» им вполне бы хватило.

Я понял это и подпрыгнул.

Я не очень любил всю эту собачью физкультуру, особенно прыжки, во‐первых, это выглядит глупо, во‐вторых, может искалечить скакательный сустав. Айк любил прыгать, я нет, я не лягушка. К тому же прыгать со сломанными ребрами не очень приятно.

Я подпрыгнул и хлопнулся на лёд, всей своей массой. И ещё раз. Твари успели переглянуться, и тут я подпрыгнул третий раз.

Лед разошёлся подо мной, треснул на тысячу мелких осколков, я оказался в воде. Мне почудилось, что я провалился в кипяток, ошпарило всего, до кончиков ушей.

Но твари провалились вместе со мною. Все три.

Они утонули сразу, как гвозди, бульк, и всё, нету, ушли, вода не терпит нечистых, надеюсь, что они погибли совсем, захлебнулись и легли на дно. Я барахтался, старался выползти на лёд, зная, что это бесполезно. Человек в состоянии выбраться из полыньи, если не впадёт в истерику. Собака вылезти не может. Совсем. Никак. В истерике, без истерики, никак. Нет у неё рук. Поэтому барахтаться можно долго.

Минут пять.

Я стал барахтаться. Это было довольно сложно – течение упорно затягивало меня под лёд, я так же упорно ему сопротивлялся, даже зубами старался прихватиться, кстати, совсем бесполезно – лёд крошился, как стекло, резал дёсны и язык. Костик продолжал лежать на льду не двигаясь.

Я опять позвал. Почти ничего из этого не получилось, я только хрипел и плевался кровью – видимо, рёбра всё-таки пробили лёгкие. Зато не больно – холодная вода прекрасное обезболивающее средство. Наверное, ты успеешь замёрзнуть раньше, чем утонешь, сердце остановится, и ты преспокойно пойдёшь ко дну, без особых каких-то мыслей, без сожалений. Собственно, неплохая смерть. Не самая плохая, конечно, есть гораздо хуже и мучительней.

Плохо, что ни о чём толком подумать не получается – когда изо всех сил скребёшь по льду передними лапами, никакие мысли в голову не лезут. То есть лезут – поскорей бы всё это закончилось, поскорее.

В груди кольнуло. То ли ребро окончательно пробило лёгкое, то ли всё-таки сердце, какая разница, не очень сильно. Правда, левая передняя лапа повисла, я перестал её чувствовать, она повисла, и я снова уцепился за лёд зубами и удержался секунд двадцать. После чего лёд, конечно же, раскололся.

Ну, а я утонул.

Ага, так оно и получилось.

Глава 9

Ожидания

– Бродяга!

Я открыл глаза.

Фельдшер здешний, воняет мхом. У него и фамилия подходящая, не то Машков, не то Мошков, одним словом, человек дремучих просторов. Человек.

– Бродяга…

Фельдшер улыбнулся.

Интересно, как догадался?

– Морозец сегодня – лапы отваливаются.

Это он так шутит.

Фельдшер по привычке подёргал меня за передние лапы.

– Всё с тобой ясно, – зевнул Фельдшер. – Скоро как новенький станешь. Ладно, посмотрим на Кузю…

Фельдшер вытянул из кармана мороженую рябину, просунул в клетку Кузе. Кузя – это снегирь. Толстый, ленивый и наглый. Но рябину любит, сразу клевать стал.

– Я и тебе принёс, кстати.

Фельдшер достал кусок сахара, протянул мне. Я не взял – он бы ещё зубом прицыкнул, ага, сейчас, не буду с рук, я не Разбегай какой. Фельдшер улыбнулся и положил сахар на подоконник.

– Ладно, потом возьмёшь. Сахар тебе нужен.

Фельдшер ушёл, я поднялся. Левая лапа не работала. То есть она попросту висела, и я её совсем не чувствовал, она сделалась как тряпка, то есть совсем как тряпка, волочилась за мной везде и только мешала, её бы отгрызть. Фельдшер говорит, что восстановится, однако я знаю, что так не будет, это навсегда. Впрочем, легко отделался.

Не удержался и собрал со стола сахар.

Показался Костик с автоматом – он теперь без него никуда.

– Как дела? – спросил.

Я кивнул.

А он ухо своё автоматически потрогал. Вряд ли он на меня как-то серьёзно обижается, но