Она хотела подсмотреть, что же там на блюдце заставило гостью зардеться, как маков цвет. Но Теора всем корпусом навалилась на стол, заслоняя злосчастную картину, а заодно и чугунок, куда печь исправно выплёвывала оладьи. Ей только что напророчили катаклизм местного масштаба, катастрофу в отдельно взятой галактике. И Теора унесет это пророчество с собой в могилу.

Пелагея приволокла помидоры и застала жуткий разгром. Многострадальный самовар покоился на сплюснутом боку в луже кипятка. Пол усеивали осколки блюдца с предсказанием. Оладьи были где угодно, только не в чугунке. А Теора сидела на плетеном стуле в позе мыслителя, всерьез озадаченного катаклизмами, и изо всех сил противилась тому, чтобы принять действительное за желаемое. Нет, она, конечно, любит Эремиора. Но чтобы так! Насколько же должен будет у нее отняться разум, если там, в будущем, она осмелится поцеловать своего покровителя, да еще и в губы?!

Ее передернуло. Ничем, кроме кощунства, это не назовёшь.

— Что-то у тебя щёки цвета киновари, — сказала Пелагея, обтирая банку полотенцем. — Пугаешь ты меня.

Низко опустив голову, мимо прошмыгнула Майя с метелкой и совком. Но не успела она приступить к уборке, как осколки склеились в целёхонькое блюдце — на диво ровно, без единого кривого стыка. Блюдце поднялось в воздух, блеснуло чистой (к счастью для Теоры) поверхностью и вместе с яблоком плавно переместилось на столешницу.

Пришёл в сознание самовар. Скрежетнул, перекатился на сухое место и, утвердившись в вертикальном положении, засеменил на ножках с облезлой позолотой. Да не куда-нибудь — прямиком к Дорофее.

Старушка стояла, отрешенно улыбаясь и глядя в пространство позади Теоры. Всё-таки осталась в ней капля сумасшедшинки.

— Мало лишь замечать, — сказала она невпопад кротким таинственным голосом. — Надо иметь храбрость, чтобы делать добро.

Теоре очень захотелось быть невоспитанной, чтобы крикнуть в ответ какую-нибудь гадость или хотя бы съязвить. Но что-то ее сдерживало. Интересно, Эремиор по-прежнему может читать мысли?..

Пока оладьи отлеплялись от стен, пола и потолка, ворчливо чистили сами себя и, потешно бормоча, укладывались в чугунок (вот как их теперь есть прикажете?!), Пелагея невзначай обронила вопрос, который вернул Дорофею к реальности.

— А что это у вас за портреты в кулонах? — беспечно поинтересовалась она. — Никак родословное древо?

И Дорофея скорбно поведала, что вовсе не древо, а люди сверженного правителя.

— Их было больше сотни. — Морщинистые руки затряслись, под дряблыми веками наметились слёзы. — Ходит поверье, что они упорхнули из огня и обзавелись медными перьями. С тех пор над страной нависло проклятье. Только арнии могут дарить истинную радость.

— Значит, всех этих людей сожгли? — холодея от собственной догадки, спросила Теора.

— Сожгли, дочка. Сожгли. А я их берегу. Каждую неделю от пыли протираю.

— Бабуль, а ты откуда тех людей знаешь? — встряла в разговор Майя.

— Так я ж при дворе служила. Как твой дед от меня ушёл по свету скитаться, гроза и разразилась.

Хмурое лицо Теоры весьма красноречиво смотрелось бы на плакате с лозунгом: «Хватит убивать!» или «Прекратим бессмысленные войны!». Почему люди из средних миров уничтожают друг друга, зная, что не смогут оживить? Неужели они так жестоки?

— Не только жестоки, но и расчетливы, — сказала Пелагея в ответ на неозвученные мысли, как ни в чем не бывало сметая со стола крошки. Ну, да. Разумеется. У нее же есть эти, как их… Экстрасенсорные способности. Чему удивляться?

— И вообще, — в непринужденной манере добавила она. — Хочешь изменить мироустройство — начни с себя.

Теора взялась за голову. Сколько раз начинала — и все разы провальные.

— Я что предлагаю, — благодушно развивала мысль Пелагея. — Искать скрытые смыслы, пробуждать сверхсилы и обращаться к истокам познания — дело, безусловно, важное и нужное. Да уж больно затратное. Уж не знаю, чем вы там с Незримым занимаетесь по ночам, но прогресса, — она произнесла это слово скрепя сердце, — не наблюдается. Я тебе так скажу: любовь любовью, а без физической подготовки согнёт тебя, что тростинку.

Внеочередной неудержимый прилив румянца не прошел незамеченным. Майя захихикала, старушка мечтательно прошепелявила: «Ах, молодость!». Но это не отклонило Теору от курса.

С лёгкой подачи Пелагеи, она решила, что больше не будет мямлей и размазнёй. И, ополоснув лицо водой из ковша, потащила подругу в город, записываться в борцовский клуб.

По улицам деловито ползали блестящие паромобили, больше похожие на жуков. Уборочная машина — единственная в своем роде — производила посильный шум, отгоняя беспризорных ребятишек к подъездам и вынуждая попрошаек втягивать голову в плечи. По обочинам живописно серели снежные навалы. Пробравшись сквозь шествие мамаш с колясками, обогнув кучки подозрительно шепчущихся студентов и чуть не пробороздив носом зеркало коварных льдов, Теора пересекла черту, за которой кончается житейская мудрость и начинается житейское безумие. В непосредственной близости от кладбища высился борцовский клуб под названием «Сотри меня в порошок», куда ее зазывали в качестве зрителя еще с памятной поры укоренения человека-клёна.

Пелагея давно балансировала на грани житейского безумия, так что пуститься во все тяжкие было для нее не проблемой.

— Пять минут — полёт нормальный, — с энтузиазмом прокомментировала она, когда массивные двери клуба распахнулись, чтобы извергнуть на свет поверженного бойца. — Только у меня вопрос, — добавила она, упёршись лбом в грудь лысому амбалу. — Твой Незримый в курсе, что ты собралась постигать азы самообороны?

— Думаю, в курсе, раз он везде следует за мной по пятам, — отозвалась Теора и попыталась проскользнуть бочком мимо охранника-здоровяка. Не вышло. Ее бесцеремонно оттянули за рукав пальто, вздёрнули за шиворот и, навскидку определив весовую категорию, промычали что-то насчет трех несчастных пудов.

Пелагея попробовала втереться в доверие:

— Так ведь мы посмотреть. Одним глазком.

Физиономию амбала, и без того асимметричную, неприятно перекосило. Если раньше он смахивал на носорога, мирно пасущегося в саванне, то теперь носорог перешел в наступление, широко раздувая ноздри. Однако он всё же соизволил довести до сведения двух настырных особ, что женщинам в борцовские клубы вход воспрещен.

— Может, ты что-то напутала и тебя приглашали в заведение «Жареный петушок»? — поинтересовалась Пелагея у Теоры, когда они засели в засаде у ломбарда, от греха подальше. — Или «Выпьем на посошок»? Мало ли, померещилось.

— И вовсе не померещилось! — возразила та. — Точно помню: женщина в маске с перьями (ее, кажется, звали Амелией) утверждала, что выпускает здесь пар, когда наваливаются жизненные невзгоды. А у меня невзгод хоть лопатой греби.