— Но вопрос в том, — сказала под конец Никто Херман, — имеет ли это хоть какое-то отношение к тому, что жжет. Вопрос в том, не является ли все это… все для отвода глаз, чтобы скрыть нечто иное.

Потом они плавали в бассейне, Сандра и Никто Херман, в последний раз вместе в доме на болоте.

В воде, которая тихо-тихо просачивалась через щели в землю внизу. Или это был сон? Плавание среди окурков. Фу, гадость, верно?

«Он застрелил ее. По ошибке. Она умерла. В бассейне. Они ее там похоронили. Под кафелем».

Сандра. Ей нравились отпечатки на ее теле. Пятна на шее вызывали у нее посасывание в животе. До сих пор. Взгляд Кенни больше, чем любые слова Никто Херман, заставил Сандру понять, какие они нелепые, детские, смешные, эти пятна.

Kissing disease. Широкая улыбка Кенни.

«Способ быть с самой собой».

Прости. Прости. Прости. Прости.

Теперь в бассейне.

И Кенни:

— Ты выращиваешь кувшинки?

— Если ты думаешь, что я стану убирать за тобой, то ты ошибаешься, — сказала Никто Херман утром накануне отъезда. — Я не собираюсь за тобой убирать.

— Надо бы затопить баню и смыть с нас старую жизнь, — предложила она накануне вечером, когда стало ясно, что Аландец и Кенни вернутся домой как новобрачные, вместе. Это был последний вечер с Никто Херман в доме на болоте.

«И отпраздновать мой отъезд», — добавила Никто Херман про себя, а потом они открыли много бутылок с игристым вином и долго пили.

Когда баня нагрелась, они вымылись, вытерлись, спустились к бассейну, выпили еще. Никто Херман сидела на краю бассейна, подводила счеты своей жизни и размышляла о том, как жить дальше. Она любила заниматься такими подсчетами, особенно когда была пьяна.

О значении целеустремленности и планирования. Не только в учебе, но и в остальном. В жизни. «В жизни, которая рассматривается как единое целое», — как она все время повторяла.

— Жизнь как единое целое, — констатировала Никто Херман, — очень коротка. Надо жить осознанно, как считает Торо,[6]и ставить перед собой конкретную цель. Как там говорится в том стихотворении Нильса Ферлина: «Подумай, прежде чем мы выгоним тебя, ты босоногий ребенок в жизни». — Никто Херман закурила сигарету и продолжила: — Смысл этого стихотворения, как я его вижу, в том, что человеку даны различные возможности и шансы, но число их не бесконечно. Если упустить дарованные возможности, никто не принесет на блюдечке новые. И кроме того. В конце концов, все мы одиноки. Никто нам ничего не дает. К этому надо быть готовыми. Повзрослеть — значит понять и принять это. Это проклятое безмерное одиночество.

И, после паузы, совершенно другим голосом, измученным, словно у маленького зверька:

— Не знаю, повзрослела ли я. Я ничего не знаю.

И Никто Херман расплакалась. Из открытого рта вырывались стоны, она закрыла лицо руками, поначалу на это было неприятно смотреть, но постепенно в Сандре поднялась волна сострадания, и она прокляла Аландца и его подлую способность менять одно на другое… да к тому же на сестру.

— Кенни — женщина для мужчины, — проговорила Никто, — это не ее вина, ей нелегко приходилось, и она заслуживает всего самого лучшего. Такого мужественного, в расцвете лет, с кем можно везде ходить, и тебя представляют как — «моя молодая красавица жена».

И на миг, именно тогда — может, это опьянение подтолкнуло Сандру так подумать? Трудно сказать, но одно было ясно: она никогда больше не будет так близка к полной капитуляции, к тому, чтобы все рассказать, как в тот момент, такой мучительный, но открывший внезапно столько возможностей. Эта фантазия пронеслась у нее в голове. А что, если… рассказать все Никто Херман? От начала до конца? Ничего не утаивая. Все, прямо и просто, без околичностей.

Как на исповеди.

— Искупление вины — это поступок, — сказал Любовник. Тот, кто оставил у нее на шее синие отметки в то второе — и последнее — соитие несколько дней назад. — Его не обойти. Но порой даруется милость.

Это было головокружительное чувство — облегчения, свободы, уверенности. Миг, который сразу прошел. Никто Херман перестала плакать. Перестала. Засмеялась, закурила новую сигарету, наполнила свой бокал — словно никто и не плакал. Никто Никто.

А потом она поспешила предаться новым размышлениям, одному из своих бесконечных монологов. И все слова, слова, слова.

Ее звали Лесси (Лесси-с-озера). Странная сцена. Там, на краю бассейна, в мокрых купальниках. Она, завернутая в махровое полотенце, с изображением собаки Лесси.

Совсем другая собака, ничуть не похожая на шелковистую собачку, которая была раньше.

Позже, в самой последней части жизни Сандры в этих рамках, эта собачность даст ей имя, одно из последних ее унизительных прозвищ.

Собака не той породы.

И все же: Никто Херман на спине в белом купальнике с сигаретой, вечной сигаретой, словно смерть, такая пьяная, такая далекая. К тому же у бассейна прохладно, и легко можно было простудиться, если не снять с себя мокрый купальник после купания, но Никто Херман, похоже, об этом не думала.

Мгновение прошло.

Никто Херман уснула.

Но на следующее утро она снова была на ногах.

Простудилась же не Никто Херман, а Сандра, и ей пришлось искать поликлинику и принимать лекарства против ангины.

— В конце концов, — сказала Никто Херман, — мы очень беспомощны.

И никогда больше не плавала в бассейне.

Бассейн снова зарос грязью, пока Кенни не очистила его и не развела в нем свой субтропический сад.

Сандра спала на супружеской кровати. Она спала одна, под небом — белым, покрытым тюлем (сетка от комаров, только что повешенная), на чистых простынях. Кенни не захотела взять эту кровать. Она высмеяла ее, как только увидела.

Под взглядом Кенни.

— Сандра! — крикнула Кенни. — Пора вставать! Ты что, еще спишь?

Не слишком укоризненно, но все же. Сандра еще глубже зарылась в мягкую подушку. Замерла, затаилась, притворилась, что спит, хотя уже проснулась.

«„Соня наяву“, — говорила „тетя“ на Аланде. — Вот ты кто. Как и все прочие аландцы».

— Ну-ка вставай, — сказала Кенни. — Мне нужна твоя помощь.

Вот для чего нужна была Кенни помощь: она взялась очищать бассейн. С помощью Сандры она отполировала кафель и удивилась результату. Потом накупила всяких дорогущих растений, в том числе тропических, очень редких. Недаром она жила с баронессой в Стеклянном доме (который после смерти баронессы был сдан внаем стараниями родственников, Кенни сказала, что она больше с этим дела не имела). Она высадила цветы в большие красивые горшки.