С гулко бьющимся сердцем он прокричал новые приказы: разъединиться, отойти на сотню шагов и перегруппироваться. Только так Марк Брут мог спасти свой правый фланг, прежде чем враг вырезал бы все его сирийские легионы. Он возблагодарил богов, что мог отдать этот приказ при помощи горнов, которые уже зазвучали над равниной.

Легионы Октавиана тоже знали, что означает этот сигнал. Они усилили напор, чтобы не допустить разъединения, хотя центурии их противника и пытались отходить организованно. Брут увидел, как заколебалась его передняя линия, когда начали трубить горны. Звуки эти отвлекали, а для сражающегося воина потеря концентрации даже на мгновения могла оказаться роковой. Сотни их умерли, пока полководец заставлял свою лошадь пятиться, не желая поворачиваться спиной к врагу. На мгновение он увидел зазор, появившийся между армиями, и тут же его заполнили легионы Октавиана, с ревом бросившиеся вперед, колотя мечами о щиты.

Шаг за шагом армия Марка Брута приближалась к нему, пришедшая в ярость от того, что получила приказ отступать. Брут увидел, что правый фланг обрел хоть какой-то порядок, так что опасность полного его уничтожения миновала. В этой неразберихе он сам на какие-то мгновения оказался на передовой. Ударом меча он рассек шлем одного их противников и удовлетворенно хмыкнул, глядя на падающего воина. Но тут его легионеры сомкнулись перед ним, и он прокричал корниценам новый приказ: остановиться, прекратив отход.

Звуки горнов поплыли над полем боя, но правый фланг продолжал отступать. Брут выругался, увидев, что происходит. Он понимал, что должен послать на подмогу свежие легионы, но Марк Антоний выбрал именно этот момент, чтобы с новой силой ударить по левому флангу.

Октавиан выругался, когда легионы Брута начали отход, прежде чем он сумел зайти им в тыл. У него осталось лишь несколько тысяч экстраординариев, использовавших и копья, и свинцовые шары. Они могли лишь следовать за отступавшими да отчаянно наскакивать на них, нанося удары длинными мечами. При удаче им удавалось и отскочить, но чаще легионеры перерубали ноги лошадям, и те падали с отчаянным ржанием. Октавиан скрипел зубами, но злость только придавала ему сил.

Во рту у него пересохло, а язык и губы едва шевелились. Новый Цезарь опять потребовал у Агриппы воды, и тот передал ему полную фляжку. Он пил жадно, смачивая рот и горло. Его прошибал пот, и ему потребовалось сжать волю в кулак, чтобы оставить на донышке немного воды.

Октавиан видел, что легионы Брута медленно реагировали на изменение обстановки, и прилагал все силы к тому, чтобы воспользоваться этой слабостью противника. Его легионы при наступлении смещались то вправо, то влево, надавливали в одном месте, а потом переносили направление удара на другое, где у воинов Марка Брута возникала слабина. Впервые ощущение победы возникло у Октавиана, когда он увидел, что терпящий поражение правый фланг противника остался без подмоги, но тут Брут в относительном порядке отвел свою армию, и отчаянная битва вспыхнула с прежней силой.

Когда Гай Октавиан двинулся вперед, лошади пришлось переступать через убитых и раненых. Некоторые так жалобно кричали, что их же товарищи быстрыми ударами рассекали им горло. Наследник Цезаря миновал солдата, которому вспороли живот. Он сидел, удерживая внутренности окровавленными руками, и плакал, пока кто-то из легионеров не пронзил ему сердце ударом меча. Октавиан тут же потерял его из виду, но еще долго помнил ужас на лице бедолаги.

Сражение продолжалось долгие часы, а они продвинулись всего лишь на какие-то двести шагов от того места, где армии встретились, даже с учетом отступления легионов Брута по его приказу. Октавиан тяжело дышал, злясь на врага, который и не думал сдаваться. В тот момент его совершенно не радовало прославленное римское мужество. Он приказал двум практически свежим легионам нанести удар по центру и прорвать оборону врага.

Марк Брут выставил свои легионы, чтобы предотвратить прорыв, и Октавиан тут же отдал приказ находящимся на фланге Седьмому Победоносному и Восьмому Геминскому легионам нанести удар, отозвав всех экстраординариев во вторую линию. Оба легиона двинулись вперед с криком: «Цезарь! Цезарь!», целое поколение повергавшим врагов в ужас.

Брута этот маневр застал врасплох. Большую часть своих сил он задействовал по центру. Октавиану показалось, что он слышит, как его противник выкрикивает приказы, но от шума битвы молодому человеку заложило уши, и полной уверенности в этом у него не было. Правый фланг не выдержал атаки и начал поспешно отступать до того, как новые люди поспешили на подмогу.

Самый крайний легион измотали непрерывные наскоки экстраординариев, и он ничего не смог противопоставить атаке пехоты, кроме быстрого отступления. Когда Победоносный и Геминский надвинулись на них с криками: «Цезарь! Цезарь!», они повернулись и снова попытались отойти. Один раз это сработало.

Октавиан наблюдал, как торопливое отступление внезапно прекратилось в бегство: тысячи солдат противника отворачивались от его воинов и бежали прочь. Он послал новые приказы экстраординариям. Те перегруппировались и бросились в погоню, усиливая панику.

Более пятидесяти тысяч человек все еще сражались под началом Брута, уставшие, залитые кровью. Когда правое крыло вырезали у них на глазах, желание продолжать бой покинуло их. Брут не мог остановить их отступления, хотя и кричал, пока не охрип, и направлял по всем направлениям гонцов, таких же измотанных, как сражавшиеся легионеры. Многие успели проехать по пятьдесят и больше тысяч шагов, и их кони, все взмыленные, уже не могли скакать быстро, так что на передачу приказа стало уходить еще больше времени.

Октавиан заметил панику противостоящих ему легионов, вызванную разгромом фланга. Они понимали, что теперь противник зайдет с тыла и отрежет им путь к отступлению. Этого пешие солдаты всегда боялись больше всего: враг и впереди, и сзади, а бежать некуда. Конечно же, они подались назад, отступая и отступая. Легионы Октавиана и Марка Антония торжествующе взревели и пошли вперед, чувствуя, что не просто выжили в этом бою: в каждом шаге отступающего врага они видели свою победу.

Брут в отчаянии оглядывался, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, какой-то рычаг, который позволил бы ему повлиять на исход сражения. Но не находил ничего. Его легионы на правом фланге позорно бежали, а на левом отступали. Полководцу не оставалось ничего другого, как отводить назад и потрепанный центр. Тем более что враг, почувствовав, что победа близка, наседал все сильнее.

Легаты Брута снова и снова посылали к нему гонцов, желая знать, какими будут новые приказы. Однако он ничего не мог им сказать – отчаяние сковывало его волю. Его мутило от одной мысли о самодовольной ухмылке Марка Антония и об унижении, которому подверг бы его Октавиан, взяв в плен.

Брут несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь вернуть силы в руки и ноги, которые, казалось, налились свинцом. Находившиеся рядом легионы смотрели на него, тысячи людей знали, что он держит в своих руках их жизни. И он приказал им отступать, отходить все дальше и дальше от черты, теперь заваленной мертвецами, где армии встретились друг с другом. Когда он развернул лошадь, чтобы покинуть поле боя, все закончилось. Полководец видел замешательство и страх на лицах своих людей, которые отходили вместе с ним.