И снова Грей мог разве что сказать Лихновскому в частном порядке – “чтобы избавить себя от последующих упреков в нарушении обязательств”, – что “если [Германия] и Франция вступят в войну, то… британскому правительству придется… принимать решение быстро. В этом случае будет непрактично стоять в стороне и тратить любое количество времени на ожидание”[740]. Это заявление Грея, в отличие от всех предыдущих, произвело впечатление на Бетмана-Гольвега, поскольку Грей впервые намекнул, что любые британские действия, направленные на защиту Франции, будут незамедлительными[741]. Столь же глубокое впечатление в Лондоне произвела ставка Бетмана-Гольвега на британский нейтралитет – которую он сделал как раз перед тем, как услышал о предупреждении Грея Лихновскому, – и главным образом такая реакция объяснялась тем, что это заявление сделало германские намерения напасть на Францию совершенно очевидными[742]. Однако, хотя Бетман-Гольвег получил резкий отказ, даже это не склонило Британию дать обязательство о вступлении в войну, и ограниченные морские приготовления Черчилля, начатые 30 июля, явно не могли сравниться по значимости с приказами о мобилизации континентальных армий[743]. Напротив, дав это частное предупреждение, Грей выбрал значительно более мягкую официальную линию отношений с Германией в последней надежде возродить идею урегулирования конфликта силами четырех держав[744]. Утром 31 июля Грей зашел еще дальше и сказал Лихновскому:

“Разумным предложением” в представлении Грея было “согласие Германии не нападать на Францию, если Франция сохранит нейтралитет [или оставит свои войска на собственной территории] в случае войны между Россией и Германией”[745]. Даже пессимист Лихновский, услышав это, подумал, что “в случае войны Англия, возможно, займет выжидательную позицию”[746]. Реакция Парижа оказалась сообразно холодной. Вечером 1 августа Грей смело заявил Камбону:

Частное уведомление Лихновского, как Грей пояснил Камбону, было “не тем же самым, что… обещание Франции”[748].

Поведение Грея в эти судьбоносные дни прекрасно демонстрировало наличие острых противоречий в Кабинете Асквита. Девятнадцать человек, собравшихся на заседание 31 июля, были разделены на три неравные группы: одна вместе с большей частью партии выступала за незамедлительное провозглашение нейтралитета (в нее входили Морли, Бернс, Саймон, Бошан и Хобхаус), вторая склонялась к вступлению в войну (и состояла только из Грея и Черчилля), а третья еще окончательно не определилась со своей позицией (в частности, Кру, Маккенна, Холдейн и Сэмюэл, но, возможно, еще и Ллойд Джордж и Аркур, а также, конечно, сам Асквит)[749]. Морли выступал решительно против вступления в войну на стороне России, и казалось, что большинство склоняется к его точке зрения. Однако угроза Грея уйти в отставку, если будет избрана “радикальная и бескомпромиссная политика невмешательства”, снова завела министров в тупик[750]. Кабинет согласился, что “британское общественное мнение сейчас не позволит нам поддержать Францию… мы не можем дать никаких обязательств”[751]. Ситуация не разрешилась и тогда, когда вечером 1 августа Черчилль сумел убедить Асквита позволить ему провести мобилизацию флота после новостей о германском ультиматуме России[752]. Это лишь подтолкнуло Морли и Саймона пригрозить отставкой на заседании следующим утром, и большинство опять сплотилось в своем противостоянии многократным призывам Грея к однозначному заявлению о намерениях. На первой сессии в то решающее воскресенье удалось договориться лишь о том, что “если немецкий флот зайдет в Ла-Манш или пройдет по Северному морю, чтобы осуществить вражеские операции у французских берегов или торговых путей, британский флот обеспечит всю защиту, которая будет в его силах”[753]. Даже это – хотя это вовсе нельзя было признать объявлением войны, учитывая, что подобные действия немецкого флота были крайне маловероятны, – оказалось неприемлемо для министра торговли Бернса, который сразу подал в отставку. Сэмюэл заметил: “Если бы встал этот вопрос, Асквит поддержал бы Грея… и остались бы еще трое. Думаю, все остальные ушли бы в отставку”[754]. В тот день за обедом у Бошана семеро министров, в число которых входил и Ллойд Джордж, выразили озабоченность даже умеренными морскими мерами[755]. Если бы они знали, что Грей уже тайно отозвал сделанное Лихновскому предложение о французском нейтралитете в русско-германской войне и что Лихновский даже прослезился за завтраком у Асквита тем утром, вероятно, они решили бы действовать[756]. Но в действительности Морли, Саймон и Бошан присоединились к Бернсу и подали в отставку, после того как вечером Грей сумел добиться принятия обязательств перед Бельгией, угрожая отставкой сам. Полномочия с себя также сложил парламентский секретарь Чарльз Тревельян.