Слушая президента, Дин справедливо считал, что в этой победе есть и его заслуга. Ведь та его акция с флагом у посольства США имела большой резонанс не только в Чили, но и во многих странах мира (в основном благодаря стараниям левых изданий). И на президентской церемонии в Ла Монеда Альенде не преминул лично пожать Дину руку и поблагодарить его за тот вклад, который он сделал для победы левых сил.

– Надеюсь, это не последняя ваша помощь нашему делу? – спросил Альенде у Дина, когда толпа фоторепортеров запечатлела их крепкое рукопожатие.

– Я готов хоть завтра выполнить любое ваше поручение, товарищ президент, – ответил Дин.

– Ну, завтра не надо, а вот если вы включитесь в культурную программу нашего блока, которую мы собираемся начать осуществлять уже в ближайшие месяцы, мы будем вам очень благодарны.

– Считайте, что я уже участвую в этой программе, – ответил Дин, широко улыбаясь.

В тот день ликовал не только Сантьяго, но и вся республика. Дин увидел это воочию, когда возвращался поздно ночью в гостиницу «Конкистадор». Столица Чили превратилась в место всеобщего праздника искусств, какого эта страна никогда прежде не видела. На двенадцати сценах, воздвигнутых под открытым небом в разных местах центра города, в атмосфере всеобщего ликования безостановочно сменяли друг друга ведущие художественные ансамбли и отдельные исполнители. Причем среди артистов были не только политически ангажированные коллективы, но и вполне официальные: симфонические оркестры, Национальный балет, труппа Института театра, а также многие известные поэты, актеры цирка, оперетты и т. д. Как писала Джоан Хара:

«Это было замечательное событие, и праздничные толпы заполонили весь центр города. Улицы были закрыты для транспорта, и массы людей всех возрастов прогуливались, смотрели и слушали выступления на открытом воздухе. Отовсюду звучала музыка, доносился запах эмпанадос, жареных земляных орешков, тянуло дымом костров, над которыми жарили мясо на вертеле, а от одной сцены к другой перекатывалось громовое эхо аплодисментов…»

Спустя несколько дней Дин уехал в Италию, рассчитывая в следующем месяце снова вернуться в Чили. В Риме его застала весть о том, что Нобелевский комитет присудил премию в области литературы советскому писателю Александру Солженицыну. Новость была из разряда неновых, и Дин узнал об этом еще месяц назад (присуждение состоялось 8 октября), однако активное осмысление этого события началось у Дина именно в эти дни, когда он скопом познакомился с откликами на это событие как в англоязычных изданиях, так и в итальянских.

Отклики были разные: как восторженные, так и диаметрально противоположные. Причем разброс мнений присутствовал даже в коммунистических изданиях. Например, газета американских коммунистов «Дэйли уорлд» осудила это присуждение, а «Унита» (издание КП Италии) и «Юманите» (издание КП Франции), наоборот, одобрили. Столь разный подход к этому событию был не случаен и вызван был прежде всего теми проблемами, которые существовали внутри этих компартий. Ведь августовские события 68-го в Чехословакии раскололи мировое коммунистическое движение, и этот раскол за два минувших года не только не исчез, но еще больше углубился. И тот спор, который возник в недрах многих компартий Запада по поводу присуждения Солженицыну Нобелевской премии, высветил эту проблему с новой силой.

Дин не читал произведений Солженицына и был знаком только с аннотацией к одному его роману – «Август четырнадцатого», с которого, собственно, и начался скандал. До этого на Западе тоже выходили книги Солженицына (в антисоветском издательстве «Посев» в ФРГ), однако именно «Август…» стал отправной точкой для Запада в его активном пропагандировании Солженицына. До этого он был для западных идеологов всего лишь гонимым писателем (в ноябре 1969 года писателя исключили из Союза писателей СССР), а теперь был возвеличен до главного борца с режимом. И все потому, что «Август четырнадцатого» был самым антисоветским его романом (в нем под другим углом описывались события, предшествовавшие Октябрьской революции).

В конце 1970 года гамбургский журнал «Штерн» выступил с большим материалом в связи с изданием в ФРГ этого романа, который и побудил Дина написать Солженицыну открытое письмо. Этот поступок был вызван вовсе не тем, что Дин прекрасно понимал, как иная позиция может отразиться на его карьере в Советском Союзе, которая там только начиналась. В конечном счете он мог и не встревать в эту полемику и тем самым имел возможность сохранить свою репутацию незапятнанной. Но он поступил иначе, поскольку был твердо убежден в том, что Солженицын творит несомненное зло своей родине. И для Дина было неважно, осознанно творится это зло или по неведению.

Дин упорно стоял на той точке зрения, что в сложившихся в мире условиях нельзя было позволять критиковать одну из ведущих держав мира, которая вела изнурительную холодную войну с другой сверхдержавой – США, которую Дин считал виновницей этой самой холодной войны (даже несмотря на то, что она была его родиной). Причем Дин не был против критики вообще, но в данном случае он был уверен – эта критика рождена на свет не из благих намерений, а исключительно по политическим мотивам и во многом благодаря помощи врагов. Не случайно поэтому деяния советских диссидентов находили самый горячий отклик в стане самых реакционных деятелей Запада, и особенно в ФРГ, где неонацисты буквально грезили реваншем за май 45-го. А произведения того же Солженицына печатали издания, которые щедро оплачивались ЦРУ. Да и нынешнее присуждение ему Нобелевской премии было больше политическим актом, чем общественным: антисоветские круги на Западе хотели таким образом нанести удар по передовой коммунистической державе в тот самый момент, когда левые идеи торжествовали: во Вьетнаме войска вьетконговцев одерживали одну победу за другой, а в Латинской Америке появилась вторая Куба – Чили. Так что Солженицын подвернулся недругам Москвы как нельзя кстати.

«Август четырнадцатого» расхваливался на Западе на все лады, причем не по причине его выдающихся литературных особенностей, каковых в нем было немного, а исключительно из-за темы. По задумке восхвалителей «Августа…», эта книга должна была представить западному обывателю родину Великого Октября как «тюрьму народов». Некоторые западные журналисты в своих статьях, посвященных этой книге, так и писали: дескать, советские люди и сегодня живут в постоянном страхе перед всемогущим КГБ и даже боятся разговаривать по телефону, зная, что их могут подслушивать секретные службы. Дин, который побывал в Советском Союзе и пробыл там три месяца, как никто другой знал, что подобные статьи – откровенный бред воспаленной фантазии журналистов, которые либо никогда не были в этой стране, либо были, но предпочитают писать о ней откровенную неправду по заданию своих антисоветски настроенных хозяев.

Многочисленные встречи с советскими людьми в самых разных городах Советского Союза наглядно продемонстрировали Дину, что люди этой страны если и боятся чего-то – так это только новой войны, которую могут развязать капиталисты. А в целом это очень открытые и добросердечные люди, уверенные в своем будущем. И называть их «дрожащими от страха и забитыми кроликами», как написал один американский журналист, было верхом цинизма. Поэтому, решаясь на свой открытый ответ Солженицыну, Дин имел в виду именно это, а не что-нибудь другое. И хотя он знал, что после этого поступка определенная часть советской интеллигенции отвернется от него (о чем его еще предупреждал Купцов-старший), он не испугался этого: за те годы, что он занимался политикой, он уже привык к тому, что кто-то не просто его не любит, а откровенно ненавидит.