Захар посмотрел на машину. Припаркованная к бровке тротуара, сейчас она выглядела одиноко.

Он достал конверт, осмотрел его со всех сторон и без труда узнал почерк Матвея. Он так и не научился писать прописью, — на сером грубоватом картоне кривым рядком выведено его имя. Но как же они узнали о «Мицубиси»? Хотя, если подумать, здесь тоже нет ничего удивительного, Матвей знал улицу, где он живет.

Смотрящему района сделали расклад, а тот в свою очередь дал указание своей пехоте разыскать нужного человека. Вот и обнаружилось, что такой парень разъезжает на новенькой иномарке. А может быть, даже держали ее на примете.

Быстро, однако, сообразили. Теперь, после такого внимания, машину можно будет смело оставлять с ключами зажигания, вряд ли кто-нибудь из угонщиков рискнет к ней приблизиться ближе чем на пять метров.

Быстро, преодолевая сразу по две ступени, Захар поднялся на четвертый этаж. С удивлением обнаружил, что не запер дверь, и стремительно прошел в комнату. Где-то на столе лежали ножницы. Ага, вот они!

Кто-то сильно ткнул ему под лопатку каким-то тупым предметом и строго произнес:

— Стоять! — Захар слегка приподнял руку и почувствовал, как этот предмет безжалостно вкрутился ему в спину. Такую неприятность способен причинить только ствол пистолета. — Не дури, брось ножницы.

Звонко и очень обиженно звякнул об пол металл.

— Что дальше? — глухо произнес Захар, предчувствуя самое недоброе.

— А теперь медленно, безо всяких глупостей и ковбойских там разных штучек поворачивайся. И если надумаешь Дернуться… помрешь без покаяния.

Осторожно, стараясь резким движением не рассердить незваного гостя, Маркелов стал разворачиваться.

Прямо напротив него стоял Ефим Кузьмич Трошин и беззлобно скалился.

— Проняло? — весело, с некоторой долей сочувствия спросил он.

— Да знаешь ли, кто ты после этого! — в сердцах опустил руки Захар, ощутив, как напряжение слабостью прошлось по ногам и обильной испариной выступило на спине.

— Это тебе наука! — подняв палец вверх, произнес Трошин. — Дверь открыта, а ты даже не полюбопытствовал, есть ли кто в твоей квартире или нет.

Тебе мало, что ли, приключений? Вот представь себе, что вместо меня был бы кто-нибудь другой, — и, заметив враз поскучневшее лицо Захара, сказал:

— То-то же!

— Как ты здесь оказался? Тебе твоя директриса в эту ночь не дала, и ты решил проведать своего друга? — хмыкнул Захар, уже перестав злиться. Сел рядом на свободный стул, опершись о высокую спинку.

На лице Трошина блуждала блаженная улыбка, он совсем не желал обижаться на младшего по званию.

— А ты язва, кто бы мог ожидать. С директрисой у меня все в порядке, ты не смотри, что с виду она такая могучая и непробиваемая, на самом деле она очень уязвимая.

— Ну, а в плане секса-то каково, с пониманием? — заулыбался Захар, решив отыграться сполна за свой недавний испуг.

— Все полные бабенки в сексе даже очень ничего, — со значением сказал Трошин. Лицо его выглядело серьезным. С такой физиономией пристало разговаривать скорее о коллизиях современной политики, чем о самом обыкновенном совокуплении. — Ну да ладно, не будем об этом. Здесь я у тебя не случайно.

Полковник просил пройти мимо твоего дома, и, как видишь, удачно. Однако ты отличился, теперь тебя берегут, как особо важную персону. Что это за человек был?

— Не знаю, — честно признался Захар, — передал мне письмо от друга, он сейчас в Бутырке парится.

Зазвонил телефон, мелко и одновременно очень пронзительно.

— Обожди. — Кузьмич вытащил из кармана сотовый телефон и уверенно проговорил:

— Слушаю.

Помятый и засаленный пиджачок никак не вязался с трубкой стоимостью почти в семьсот «зеленых». С минуту Трошин молчал, а потом произнес негромко, явно досадуя:

— Ах, вот как! — и снова умолк, лишь иной раз кивая в подтверждение слов неведомого абонента. — Хорошо. До связи. — Бережно опустив трубку в карман, Трошин произнес:

— А твой собеседник-то шустрым оказался, мои ребята решили его немного попасти, а он юркнул в «Сааб» и скрылся на скорости. Ладно, что там у тебя, показывай!

— Письмо передали мне, — негромко ответил Захар. Их взгляды встретились. Трошин почувствовал, что это тот самый момент, когда настаивать не стоит. Мягко улыбнувшись, он произнес:

— Мне чужих писем не надо. Если сочтешь нужным, расскажешь.

Захар поднял ножницы и быстро срезал несколько швов. Внутри картонки оказалась небольшая записка, сложенная вчетверо. Развернув ее, Захар принялся читать, мрачнея с каждой фразой: «…Захарушка, братишка мой. Вспоминаю тебя часто и особенно то время, когда мы были вместе. Помнишь наш интернат?.. Я его тоже не забыл. Хочу тебя предупредить, вокруг тебя тусуются какие-то серьезные люди, чем-то ты им не угодил. Будь осторожен, для них человека замочить — что пописать сходить. На днях один блатной, назвавшийся Глобусом, пытался узнать о тебе побольше. Пришлось поставить его на место. Разошлись врагами. И уже через пару часов меня перевели в пресс-хату, хотели пидора из меня сделать.

Обломалось у них, зарезал трех человек… Но теперь могу и дальше называться человеком, и не стыдно людям в глаза смотреть. Не исключено, что виделись с тобой в последний раз. Если эти люди сумели меня определить в пресс-хату, то заказать где-нибудь в аквариуме будет и вовсе плевым делом. А сейчас лежу в лазарете, канаю под больного. Береги себя. Крепко жму руку, твой друган Тихоня».

Прочитав письмо, Захар с минуту сидел неподвижно. Потом достал зажигалку и зло крутанул колесико. Синее пламя с шипением вырвалось из миниатюрной горелки. Секунду Захар размышлял, а потом уверенно поднес бумагу к синему язычку. Пламя охотно приняло подарок — затрещало от удовольствия, облизывая бумагу со всех сторон и оставляя после себя только пепел.

— Вот так!.. Не обессудь, товарищ майор, показать не могу. Письмо личное.

Ефим Кузьмич добродушно улыбнулся:

— А мне-то что… твое письмо, тебе и решать. — Его взгляд скользнул по столу и остановился на стеклянной пепельнице, где догорал последний клочок бумаги. — А ты не прост, парень, ох как не прост. Ну да ладно… Тут такое дело, на службу завтра не выходишь, позвонишь утром, скажешь, что болен…

— Я пас, я выхожу из игры!..

— О чем ты, что-то я тебя не совсем понимаю? — поднял подбородок Трошин.

— Я больше в этом не участвую! И если нужно, то я подам заявление на увольнение!

Возникшая пауза была очень неприятной. И больше напоминала затишье перед раскатистой грозой, чем обыкновенное молчание.

— Ты что… серьезно? — нашелся наконец Трошин.