себе, что если до конца хамсина не найду работу, то поставлю точку — за себя и за них. А они взяли и уехали.

— Это ничего, Гриша, — сказал я. — Завтра пойдем к зтому гаду и начнем работать. У меня есть деньги. Знаешь, триста фунтов.

— Ева дала? — спросил он.

— Да.

Потом мы пошли в барак, Гриша сбегал за коньяком, пришлось ему разбудить соотечественника. Нам не хотелось готовить, мы пили коньяк и закусывали апельсинами. Бутылки нам не хватило, мы были как стеклышко, и Гриша пошел за второй, снова пришлось будить хозяина лавки, было слышно, как они ругались, потом Гриша вернулся. Вторую бутылку мы пили во дворе у барака, и тогда впервые за три дня я снова увидел в море огни рыбачьих судов.

— Глянь, Гриша, сказал я. — Хамсин кончился.

— Но пока что жарко, — сказал он.

— Да, — согласился я. — Жарко.

— Завтра мы поедем на автобусе в город, — тихо сказал Гриша. — И начнем в шесть пятнадцать выходить на работу.

— Да, — сказал я. — Только давай поедем не отсюда. А с хаифского шоссе.

— Ну его. Туда ходить больше незачем.

— Как незачем, Гриша?

— Ты помнишь ту собаку? — сказал Гриша. — Большую кудлатую псину, которая так тебя напугала?

— Боже мой, — сказал я, — он еще будет меня спрашивать, помню ли я ту собаку. Я, Гриша, помню ее лучше, чем собственное свидетельство о рождении.

Он рассмеялся.

— Так вот, — сказал он. — Я давно ее знаю. Она принадлежит одному богатому сукину сыну; он приехал сюда из Швеции и привез кучу денег. Как я увидел, что собаки тебя не любят, мне тут же запала в голову мысль: а что, если эта кудлатая тебя цапнет? Так, совсем чуть-чуть, ведь ты тогда огребешь кучу денег откупного, и мы еще пару дней протянем. Но. как назло, эта собака никаких таких чувств к тебе не испытывала, да?

Я не ответил. Тогда он, как бы желая оправдаться в моих глазах, сказал:

— Но ведь я-то этого знать не мог.

— Да, — сказал я, — как назло, эта собака никаких таких чувств ко мне не испытывала.

Я налил стакан до краев и, не дожидаясь Гриши, одним махом выпил коньяк, на дне не осталось ни капельки. Я понимал, что уже готов, и мне было от этого хорошо. Я выпил еще, на этот раз чокнувшись с Гришей, и почувствовал, как по телу разливается тепло, словно пламя, поднимаясь все выше и выше. Хамсин кончался, и я снова мог думать; это прекрасно — чувствовать себя слегка пьяным и быть в состоянии думать. Теперь я понял, что это из-за него; что он один во всем виноват: и в том, что от Гриши ушла Лена, и что Ева выбросилась из окна гостиницы, когда за ней пришли полицейские, и что мы с Гришей два месяца сидим без работы. Это его вина, что мы живем и что три дня подряд хамсин сжигал землю, а сейчас кончался: потянул ветерок, и снова запахло морем, а я опять мог думать, и мысли у меня в голове больше не рвались, как в эти три дня. Все мы столько вынесли из-за него, как же я не понял этого раньше! Я вошел в барак, из-под кровати достал пистолет, ткнул его в задний карман брюк и сразу же возвратился к Грише. Он мне уже налил, и я выпил, потом еще выпил, чтобы не забыть про то, что еще нужно будет сделать. Сорвав с себя рубашку, я оперся о дверной косяк; мне в спину въедалась пыль, я обливался потом, с моей кожи изо всех пор испарялся коньяк, но ни пыль, ни пот, ни крепкий коньячный дух мне уже не мешали; все определилось и стало ясно. Я понял, что никогда не покину эту страну, что останусь здесь насовсем и всегда буду ее любить, но я боялся дольше думать об этом, чтобы не забыть про то, что еще предстоит сделать. Я еще наклонился во тьму, нашел на ощупь рубашку, обтер ею спину и плечи и отшвырнул во тьму.

— Подожди чуть-чуть, Гришенька, — сказал я. — Я сейчас вернусь.

Я оторвался от двери, прошел будто сквозь невидимую стену зноя; у меня снова перехватило дыхание, снова остановилось сердце, но тут с моря рванулся свежий ветер, и все во мне двинулось, ожило; наконец-то хамсин совсем кончился, — как и тогда, в ту минуту, в которую умер Он и с которой начал жизнь вечную, — земля вздохнула, зашелестели деревья, луна всплыла из-за жаркой мглы, и я снова увидел свою тень; вот я повернул направо, вышел из мрака и через пустое поле пошел прямо к дороге на Хайфу.

1962 г.

Признанный классик польской литературы Марек Хласко (1934–1969) почти неизвестен нашему читателю. Публикация его романов "Кладбища" и ''Следующий в рай" (Париж, 1958 г.) была расценена в Польше как антикоммунистический выпад. За годы вынужденной эмиграции М.Хласко напечатал более десяти книг, переведенных на многие языки. В 1 975 г. его прах был возвращен на родину, а год спустя в Польше вышел сборник его рассказов.

Дафна Дюморье

ЭРЦГЕРЦОГИНЯ

Сказка

© Daphne Du Maurier, 1959.

© Олег Севастьянов, перевод с английского, 1991.

1

Вот уже многие годы эрцгерцогство Ронда — республика. Расположенная на юге Европы, Ронда стала последней страной, сбросившей оковы монархии, а разразившаяся там революция была на редкость кровавой. Радикальный поворот от абсолютизма эрцгерцогов, державших бразды правления почти семь веков, к просвещенному правительству Народного Фронта — иногда его называют "НФ Лтд", ибо Фронт оказался сплавом коммунизма и большого бизнеса потряс весь западный мир, давно познавший вкус предпринимательства и избавившийся от последних уцелевших кое-где монархов. Их отправили в бессрочный круиз на борту океанского суперлайнера, где они прожигали жизнь в интригах и устройстве династических браков. Никогда больше не суждено было им ступить на сушу, дабы не втянуть в междоусобицу освобожденные народы Европы.

Революция в Ронде повергла всех в шок, ибо долгое время эрцгерцогство было не только посмешищем для демократических государств, но и любимым местом туристов из тех же стран. Своеобразие Ронде придавали ее игрушечные размеры. Но, несмотря на это, здесь было все, чего только ни пожелает душа Единственная горная вершина Рондерхоф высотой двенадцать тысяч футов была доступна для восхождений со всех четырех сторон, а горнолыжные трассы на склонах считались лучшими в Европе. Судоходная вплоть до столицы река Рондаквивир в низовьях изобиловала островками, каждый из которых мог похвастать собственными казино и пляжем,