Ну и пошли на град. Неудачно. Иного Свенельд и не ожидал. Такие укрепления просто так не взять, но кое-чего они все же добились.

Свенельд приподнял усталую руку — кисть сильно распухла от стрельбы из лука, сидел, разминая ее, и вспоминал, как все происходило. Дождика-то с рассвета не было, это потом он пошел, когда он уже отступать приказал. А до того у всех были заготовлены специально подсушенные тетивы, стрелы собраны в тулы[109]. Его люди пошли на Искоростень, кто бегом, прикрываясь щитами, а кого он попридержал, велев защищать своих стрельбой. Он помнил, как скрипели луки, как воздух вмиг потемнел и сгустился от стрел. Его витязи хорошо стреляли, попадали отменно. А отчего было не попасть, если, заметив начало приступа, древляне так и повалили на стены, высыпали, встали почитай еще одним частоколом на заборолах. Ну их и разили: то один, то другой оседал, а то и переваливался в ров с водой.

Когда же первое смятение на стенах Искоростеня прошло, древляне опомнились и стали отстреливаться. Но уже немало русичей смогли в прорыве достичь рва, стали перебрасывать через него лестницы, перебегали по ним, и там, на глиняной, скользкой насыпи под бревнами городен, укреплялись и уже оттуда забрасывали наверх веревки с крючьями, ставили, втыкая в мягкий грунт, лестницы, карабкались.

Первыми в наскоке обычно бывают новички и самые молодые, еще не напившиеся вражеской крови. И они же первыми гибнут. Так всегда бывает, поэтому Свенельд попридержал своих. Откуда же ему было знать, что эти молодцы так рьяно и борзо наскочат со всех сторон, что почти взберутся на стены. То там, то тут на заборолах возникали схватки. И нападавшие и оборонявшиеся сражались отчаянно, и хотя взобравшиеся первыми гибли, последующие успевали занимать их места. Свенельду даже впрямь показалось: а вдруг возьмут!..

И вот тут древляне показали, что станут сражаться до конца. Не только их воины, кто в шлеме, кто в шкуре, сражались на заборолах. Со своего места Свенельд видел и женщин с тесаками, увидел даже детей, отроков с пращами, шмыгающих между сражающимися, кидавшихся под ноги, умело сбивавших камнями взбирающихся на стену воинов. И отбились-таки… Сумели.

Тогда Свенельд и подал знак ожидавшему в чаще отряду новгородцев во главе с Волчарой.

Существует негласное воинское правило: если тебе кто-то досаждает, отправь его в бою в самое опасное место, где его определенно убьют. Вот так и решил Свенельд поступить со строптивым новгородцем, чтобы неповадно было мутить воду в стане русичей. Для этого Свенельд сперва расхваливал новгородцев как лучших плотников на Руси, пока не разохотил их смастерить огромный таран. И вот по его команде новгородцы с Волчарой во главе разогнали мощное, уложенное на колеса дерево, да так, что, почти не сбавляя хода, смогли подогнать его на холм к воротам Искоростеня. А там подтолкнули, поднатужились — и длинный дубовый ствол пробил как поднятый на канатах мост, так и сами ворота.

Теперь воины могли перебегать по нему, могли рубить створки. Волчара так и кинулся вперед одним из первых. Н-да… Свенельд еще с прошлого боя отметил, что командиру отряда лучше следить за происходящим со стороны и отдавать приказы, чем биться по старинке — в общей сумятице. И он почти спокойно смотрел, как рухнул в воды рва Волчара, пронзенный навылет длинным, брошенным сверху копьем, а другие, прикрываясь щитами, стали рубить, крошить створки.

Да, раж боя дело великое… Но это понятно только во время самого боя. Сейчас же Свенельд корил себя за то, что не отдал приказ отступать ранее. Ведь скольких людей сохранил бы… да и Волчару вдруг стало по-настоящему жаль. Но тогда казалось, что они справятся. Это до того, как небеса вдруг разверзлись и хлынул густой холодный ливень.

Уж не Чернобог ли, не Морена ли злая его наслали? Ибо все вокруг вмиг стало скользким, воины срывались с лестниц, у пролома в воротах просто свалка образовалась, все больше гибло людей…

Вот тогда-то Свенельд и повелел трубить в рог, призывая к отходу.

Об этом он думал сейчас, сидя под елью и вслушиваясь в тихую капель дождя. Морось оседала на лапах ели, скатывалась в шарики и опадала вниз, негромко постукивая по павшей листве, по лежавшей мягким ковром хвое. Этот звук убаюкивал Свенельда. Так всегда бывает после боя, когда накатывает усталость, когда нет сил ни думать, ни руки поднять.

Свенельд спал долго, не слышал, как пару раз за ним приходил Торбьерн. Ярл смотрел на уснувшего посадника, подергивал себя за косицу в бороде, но будить не стал.

Уже и дождь притих к ночи, уже и мрак опустился, а Свенельд оставался неподвижен. Один раз на него из зарослей выскочила рыжая лиса. Завидев спящего человека, замерла, припав к земле, и осторожно обошла. Наверху с ветки на ветку запрыгал клест, уронил шишку едва не на посадника. А тому хоть бы что, спит себе. Даже когда сам лешак, оживившийся к ночи, пробрел мимо, Свенельд не почуял. Лешак его заметил, смотрел, но не решился подойти. Не по нему добыча. Спит себе, его не заплутаешь по лесу, да и булатный меч на коленях варяга не понравился лесному духу. Он хрюкнул недовольно, словно лесной боров — и скрылся в чаще, ступая косолапо и тяжело, но не качнув при этом ни единой веткой. Свенельда отыскал Малкиня. Это сонный Торбьерн подсказал настырному древлянскому ведуну, где посадник. Точно объяснить не мог, махнул просто рукой. Но Малкиня сам понял по обрывочным мыслям-видениям ярла: желтая от опавшей листвы полянка на подступах к Малино, большая ель, выше многих иных, укромное сухое место у ее толстого ствола. Не раз бродивший по округе в поисках целебных трав и кореньев молодой ведун понял, где отыскать воеводу. И ломанулся к нему через темный лес, спешил.

Варяга он нашел быстро, стал трясти. Свенельд, еще в полусне ощутив рядом чужое присутствие, сперва дал Малкине подсечку, тот от неожиданности рухнул, взглянул — а Свенельд уже над ним стоит с мечом наготове.

— Ты?.. Кикимора бы тебя щекотала. Так ведь и напугать можно.

— Тебя напугаешь, варяжья кровь, — буркнул Малкиня, уклоняясь от лезвия меча, направленного прямо в лицо.

Свенельд невозмутимо зевнул, потом потряс головой, прогоняя остатки сна. На длинные спутанные волосы варяга осела ночная роса, лицо было холодным, он передернул плечами, потянулся, разминая отекшие члены.

— Эк меня разморило!

— Ну? Выспался? А теперь идем, — тут же потащил его Малкиня. Заговорил быстро и приглушенно, как будто их кто мог подслушать в темном лесу: — Малфрида куда-то собирается. Я подслушал под дверью… Она меня гнала, но я все же заприметил, что она ребенка с собой берет, Добрыню. А ведь помнишь, я говорил, что сына она отдать кому-то задумала? Вот время ей и пришло.

— Да кому? Топчи вас всех тур…

— У меня кой-какие догадки на этот счет есть.

Свенельд молчал, соображая. Ну да, были раньше у них с Малкиней разговоры об этом, он даже попросил волхва упредить, если понадобится. Но сейчас, когда он столько проспал в сыром лесу, когда у него маковой росинки с утра во рту не было, он больше думал о том, чтобы согреться у очага да похлебать мясного варева из дичины. Однако Малкиня не позволил. Быстро обшарив все закутки стана русичей и обнаружив, что Малфриды нигде нет, он опять стал тормошить Свенельда, не дав тому и половину плошки опорожнить. Пришлось варягу с сожалением оставлять варево, вновь идти в сырую осеннюю ночь. Ворчал про себя: ему-то какое дело, что его жена-ведьма удумала?