Олимпия! Снова увидеть Олимпию — возможность, о какой еще накануне он бы и помыслить не мог!

Что ж! Зато сегодня это проще простого. Разве Олимпия не в Париже? И разве не в Париже он, Баньер? Итак, самое трудное позади, ведь Баньер на своем пути к Олимпии уже преодолел более чем девяносто девять сотых расстояния, что разделяло их.

Однако оставался Париж, этот лабиринт, более запутанный, чем лабиринт Дедала.

Но, в сущности, что такое Париж? Ограниченное пространство, семь льё в окружности, то есть в самом широком месте не более трех с половиной льё в диаметре.

Пустяковая задача для ног, только что прошагавших сто тридцать льё, а теперь, благодаря устрицам, бургундскому, цыпленку и салату, уже не помнящих об этом расстоянии.

Итак, Олимпия будет найдена, если повсюду разыскивать ее с помощью этих отличных ног.

Где это повсюду?

Повсюду, черт возьми! Для красивых девушек это понятие ограниченно. Хотя овернец ему не ответил, Баньер прекрасно знал, что для красавицы повсюду означает — в укромном домике вельможи.

И нет нужды колебаться в выборе между вельможами, обитающими в данную минуту в Париже. Олимпия сама себя выдала там, в лионской тюрьме. Это г-н де Майи приехал за ней, это он ее увез. Итак, Олимпия находится в особнячке г-на де Майи.

Только где он, этот особнячок? Вот и все, что теперь остается выяснить.

Что ж! Он узнает это.

Да, но от кого?

Э, черт, да от самого г-на де Майи! Итак, Баньер пойдет и спросит у него, где находится его особнячок, и по доброй воле или силой, но вытащит оттуда Олимпию.

Это была совсем простая мысль, но она посетила его не сразу и, будем откровенны, не посетила бы вовсе, не будь устриц, цыпленка, салата и, главное, бургундского.

Как это печально — прийти к выводу, что моральный дух столь рабски зависим от физического состояния организма!

И тем не менее признать это необходимо.

Стало быть, признаем это и продолжим наш рассказ.

Покончив со второй бутылкой и приняв решение, Баньер пересчитал расходы и убедился, что с него причитается экю без трех су. Но, поскольку он больше не чувствовал нужды ни в чем, кроме Олимпии, эти три су были для него лишними.

Итак, он величественно дал их на чай девушке, что прислуживала в этом кабачке, где за какой-нибудь час в нем пробудилась такая отвага.

Теперь и баракан грел его сверх меры, и канифас выглядел как нельзя более роскошно; Баньер почувствовал себя щеголем, каких мало; после этого завтрака его главным нарядом стали жизнерадостная юность и пылкая любовь.

Словно собака, учуявшая след, Баньер с вызывающим видом направился, что было вполне естественно, в сторону Сен-Жерменского предместья, где находился Нельский особняк, в котором, по всей вероятности, жил г-н де Майи.

В ту эпоху среди представителей двуногого племени genus homo[36] еще попадалась порода, ныне исчезнувшая, подобно тому как со времен потопа успели исчезнуть многие странные существа, как сгинули и все чудовища, жившие в мире допотопном.

Но пусть читатель не беспокоится: его здесь не ждут ни изыскания по поводу мастодонтов, ни диссертация насчет ископаемых древностей. Речь идет всего-навсего о маленьком отступлении, посвященном привратникам-швейцарцам парижских особняков.

Эти персоны, что так восхищали нас еще в пору нашего детства, персоны, чье достоинство было ущемлено революцией 1830 года, а само существование поставлено под сомнение революцией 1848-го, они, надо заметить, в описываемое время полновластно царили на границе, отделяющей то, что внутри дома, от того, что снаружи его, и, вооруженные когда алебардами, а когда просто презрением, усердно выполняли указания, полученные через посредство старшего камердинера или любимой камеристки господ.

К одному из подобных швейцарских псов и обратился прежде всего Баньер; однако швейцар, с первого взгляда безошибочно оценив, сколько могут стоить баракановый камзол и канифасовые кюлоты, и мысленно дав за эту ветошь не больше трех экю, с величественным видом прогнал Баньера.

— Но, господин швейцар, — настаивал Баньер, — прошу вас, скажите, где мне найти г-на графа де Майи?

— Госпотин сдес нет, — отрезал швейцар. Поразмыслив, Баньер сообразил, что его кюлоты из канифаса и камзол из баракана суть серьезное препятствие, мешающее попасть в особняк.

— О, не беспокойтесь, — изрек он со всей важностью, какую только мог приобрести, подвизаясь в роли Ирода, — я здесь не для того, чтобы просить милостыню.

— Невашно, ступайт, — буркнул швейцар, несколько озадаченный той четкостью, с какой Баньер только что определил свое общественное положение.

— Я прибыл из полка господина де Майи, — упорствовал Баньер, — у меня для него важные известия. Так что берегитесь: если вы мне откажете, хуже будет не для меня, а для вас.

Швейцар вторично, еще внимательнее, чем в первый раз, измерил взглядом те четыре или пять локтей легкой ткани, что облекали нашего героя.

— Ис полка? — обеспокоенно повторил он. — Фы хофорит, что припыли ис полка?

— Вот именно.

— Гм-гм!

— Вы смотрите на мой костюм, не правда ли?

— Та.

— Что ж! Не обращайте внимания на этот костюм.

— Гм-гм!

— Я один из драгунов господина де Майи, но, поскольку дело идет о государственной тайне, я переоделся, чтобы меня не задержали по дороге.

— А-а-а! — протянул швейцар, почти уступая.

— Дайте же мне пройти, — сказал Баньер.

И он сделал попытку проскользнуть между алебардой и животом этого гиганта.

Швейцар придвинул алебарду поближе к себе, загородив тем самым Баньеру проход.

— В чем дело? — спросил Баньер.

— Так веть госпотин граф де Майи прафда нет, — сказал швейцар.

— Слово чести?

— Слово честь! Коспоша дома одни.

Это была истина. Баньер, в бытность актером привыкший угадывать мысли собеседника по его лицу, тотчас прочел в невозмутимом взоре достойного швейцара, что тот не лжет.

«Госпожа, — подумал Баньер. — Госпожа! А, черт! Это совсем не то, что мне нужно».

Но затем, поразмышляв, он сказал себе:

«Однако, в конечном счете, почему бы и нет? От госпожи я узнаю кое-что о господине».

Тут он повернулся к швейцару и объявил:

— Ладно, пусть так!

— Что пуст так?

— Пусть так, я хочу поговорить с вашей госпожой. Вид у Баньера был такой озабоченный, что швейцар более не колебался.