Зато та же война ярко проявила роль умелого человека.

Легендарную линию Мажино — лучшую в мире систему укреплений — германская пехота прошла насквозь за двое суток практически без потерь.[241]Немцы ещё к концу Первой мировой выработали технологию прорыва таких систем.[242]

Британские войска в Северной Африке потратили около года (и сменили троих командующих), чтобы научиться не отступать перед Роммелем, имея хотя бы трёхкратный перевес в силах на направлении немецкого удара — хотя обычно такой перевес достаточен для успешного наступления.

Советская армия перед войной имела больше техники, чем германская. Но только к середине 1943-го научилась её использовать. Тогда и стали регулярны наши успехи. А предвоенные запасы потеряны потому, что их не умели быстро и массированно перебрасывать на направление удара, и они гибли по частям.

Моряки союзников геройствовали не самоубийственно: в конвоях была неплохо организована система спасения экипажей. Спасали и сбитых над морем лётчиков: президент (1989–1993) Джордж Герберт Уокёр Буш 1944.09.02 на надувном плоту ждал 4 часа, пока его искала субмарина. Легенды о самурайском духе, воспринятые без анализа, помешали японцам создать нечто подобное. В результате, потеряв в битве при атолле Полпути (Midway) 1942.06.04–06 четыре ударных авианосца, Япония в дальнейшем так и не возродила мощь своей авиации: утонули сотни лучших пилотов с первоклассным боевым опытом.

В мирное время ценность человека не столь очевидна. О ней можно судить скорее по косвенным признакам. Так, анекдот с ключевой фразой «Этих детей отмывать будем или новых сделаем?» мог появиться, только когда десяток родов в одной семье из общепринятой нормы стал редчайшим исключением — идея производства людей «с запасом» теперь воспринимается как антигуманная. Нынешние успехи медицины в поддержании жизнедеятельности — и даже активности — тяжелейших инвалидов и безнадёжных больных наглядно показывают не только совершенство науки, но и общепринятую веру в необходимость любых затрат ради каждой жизни.

Общество в целом и наука в частности уже несколько десятилетий активно реабилитирует даже тех, чьи возможности в любом случае останутся заведомо слишком малы. Начали с совершенствования протезов для инвалидов (ещё в Первую мировую), а сегодня отчётливы перспективы создания экзоскелетов для людей с общими расстройствами мышечной системы и даже нервного управления ею. Начали с восстановления навыков речи после контузий, а нынче обучают осмысленному внятному общению страдающих тяжелейшими врождёнными поражениями головного мозга вроде болезни Дауна.

По мере совершенствования технологий падает цена материальных благ. Соответственно относительно дорожают блага нематериальные. Жизни каждого человека придаёт ценность прогресс всего человечества.

Восточная мудрость учит: когда караван поворачивает, хромой верблюд оказывается впереди. Увы, за рамками афоризма остаётся ответ на важный вопрос: как долго удастся ему сохранять столь выигрышное положение.

Жорж Жак Жакович Дантон выразил один из аспектов той же мудрости: революция — это сто тысяч вакансий. Сам он за время Великой Французской буржуазной революции сделал головокружительную карьеру — побывал даже председателем якобинского клуба (что в тот момент примерно соответствовало генеральному секретарю ЦК ВКП(б) в 1930-е) и членом комитета общественного спасения (высшая властная структура, примерно равная советскому Государственному комитету обороны во время Великой Отечественной войны). Правда, во внутриякобинских разборках он проиграл и 1794.04.05 отправился на гильотину. Его победители оказались там же 1794.07.28.

Дантону и без революции было бы неплохо. За пару лет до неё сын районного (в пересчёте на наше административное деление) прокурора купил себе место адвоката при королевском совете. В те времена подобные должности покупались и продавались официально. И никого не сомневала скорая окупаемость столь серьёзных инвестиций.

Другие выдающиеся деятели той же эпохи тоже вышли, мягко говоря, далеко не из глубочайших низов. Было и среди них немалое неравенство. До революции Оноре Габриэль Викторович Рикети — граф дё Мирабо — вряд ли подал бы руку провинциальному врачу Жану Полю Жан-Батистовичу Мара (нам он известен как Марат: в нормативном французском произношении последняя буква большинства слов проглатывается). Но и сам Мара вряд ли умер бы с голоду: в XVIII веке врачи по всему миру и при любом строе были на вес золота.

Даже в вооружённых силах Франции революционную карьеру делали в основном люди, неплохо подготовленные к ней ещё в старое время. Наполеон Карлович Бонапарт хотя и прозван маленьким капралом, но ещё до революции окончил первоклассное военное училище и дослужился — к 19 годам! — до лейтенанта. Правда, мелкий дворянин из провинции, купленной Францией всего за пару десятилетий до революции, да ещё и сын адвоката, а не потомственный военный, не мог надеяться в сословной стране даже на звание полковника. Но по тому времени и подполковнику неплохо.

Род Шарля Мориса Шарль-Даниэлевича князя дё Талейран выдвинулся ещё в конце X века при основателе династии, свергнутой революционерами, Гуго Гуговиче Капете, владела княжеством Перигор. Сам он ввиду тяжёлой хромоты (от травмы в детстве) пошёл не в военные (лучшая тогда карьера дворянина), а в священники, как его дядя — архиепископ Парижский. К моменту революции он был епископом Отёнским. В начале революции предложил национализировать церковное имущество, зато стал послом в Англии. С началом революционных войн преуспел в спекуляциях недвижимостью и ценными бумагами в Соединённых Государствах Америки. После свержения диктатуры якобинцев стал министром иностранных дел Франции. На этом посту держался при Директории, при Бонапарте, при Бурбонах, при Орлеане. Оброс новыми титулами: князь дё Отранто, владетельный князь дё Беневенто, герцог дё Дино. Под конец жизни вновь побывал послом в Англии. Его смерть современники комментировали: «Интересно, зачем ему ЭТО понадобилось?»