...

. – сентябрь 1991 г. Москва – Кабул – Ташкент – Термез – Одесса – Киев – Челябинск – Чернигов – Карачаевск – Ростов-на-Дону – Сочи – Ленинград – Каунас – Витебск

…И даже поставив точку, не беру на себя смелость сказать, что выявлены и обозначены все подводные течения, все пружины, задействованные в афганских событиях.

Помню, покойный Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев, увидев меня, воскликнул:

– Да сможете ли вы понять все, что происходило в конце семидесятых в мире?! Сможете ли посмотреть на события по-государственному?!

Было 30 апреля 1991 года, половина десятого вечера. Именно на это время маршал назначил мне встречу в Кремле. Когда назвали этот срок, я даже переспросил его порученца:

– Тридцатого в двадцать один тридцать?

То есть накануне Первомая и в такое позднее время?

В Кремле практически никого уже не было. Сергей Федорович сидел за столом без кителя, между двумя стопками документов.

– Ну и что вы сможете понять и оценить в вашем возрасте? – назвал он наконец и причину недовольства.

От роду мне было 35 лет, но я, сам прошедший Афганистан, уже вдоволь нахлебался всякой мути в залихватских публикациях о начале афганской эпопеи. Может, у меня и не хватало седых волос, которые внушали бы доверие, но было много злости и желания начать работу по сбору материала о политическом решении на ввод войск в Афганистан. Главным для меня стало понять, не кто вводил войска, а почему их все-таки решили ввести.

И все же Сергей Федорович вышел из-за своего рабочего стола, пригласил сесть. И минут сорок отвечал на вопросы.

Еще короче оказалась встреча-беседа с маршалом Николаем Васильевичем Огарковым. Зная его предвзятое отношение к журналистам и боясь рисковать, познакомился вначале с секретаршей. Она передала мое письмо бывшему начальнику Генерального штаба, а потом, когда маршал не отреагировал на него, соединила меня с ним по телефону.

Каким-то образом удалось уговорить Николая Васильевича на беседу, и он приказал:

– Через два часа жду у себя в кабинете.

– Ну что вы лезете в это дело? – не менее недовольно, чем Ахромеев, проговорил Огарков в первую же минуту. – Жареного хочется?

Мне не хотелось «жареного», мне важно было посмотреть на ситуацию с Афганистаном глазами начальника Генштаба…

– Все, я и так посвятил вам уйму времени, – ровно через двадцать минут после начала встречи встал Огарков и протянул мне для прощания руку.

Но я радовался и этим двадцати минутам, и тем торопливым, обрывочным фразам в блокноте, которые удалось записать (магнитофоном при сборе этого материала я ни разу не воспользовался и чуть ниже объясню почему)…

Хотя самые короткие встречи – не более одной минуты – были с поварами и домработницами с дачи Л. И. Брежнева.

– Мы ничего плохого о Леониде Ильиче говорить не будем, – не пуская даже на порог, в один голос заявляли они.

– Да о плохом я сам прочту в газетах. Вы расскажите, каким он запомнился именно вам.

– Хорошим был. Получше всех новых. И при нем стабильность была, а не застой, как вы, журналисты, пишете. Вы перевернули все с ног на голову, вот сами и радуйтесь.

Радоваться особо было нечему, но уже вырисовывалась картина в том материале, что собирал.

А собирать его начал, испытывая журналистский интерес. В конце восьмидесятых только ленивые газеты и журналы не писали о Громове, командарме сороковой. Тогда и подумалось: Громов-то – последний, а вот кто был первым, кто вводил войска в Афганистан?

Поиски увенчались успехом: первый командующий – генерал-лейтенант Юрий Владимирович Тухаринов уволился в запас, живет в Ташкенте. Предварительный звонок дал надежду: генерал сам посетовал, что о первых забыли начисто, что его имя в советской прессе ни разу еще не упоминалось.

Юрий Владимирович сам пришел ко мне в гостиничный номер. Цепко оглядел его, кивнул на диктофон:

– Убери. Мало ли что я ляпну в разговоре! И вообще – никогда не ходи к людям с магнитофоном.

Затем деловито проверил мои документы и неожиданно спросил:

– А разрешение из Министерства обороны есть, чтобы я рассказывал об этих событиях?

– Откуда?!

– А до какой степени откровенности мне вести разговор, знаешь?

– Да мне бы лучше обо всем…

– Хорошо, а карта Афганистана есть?

– Карта? Зачем?

– А как же я буду показывать, где и как мы шли? Да и названия выветриваются из памяти, а здесь ошибаться нельзя. Ну а вопросы то хоть имеются?

– О, вопросов целых 56 штук!

Мелко исписанный, листок бумаги генерал забрал с собой на сутки для изучения. Мне этого времени хватило, чтобы слетать в Термез, на место переправы 40-й армии через Амударью и привезти на память командарму букет сухого камыша.

И разговор состоялся…

От встречи категорически ушел в сторону Борис Николаевич Пономарев – заведующий международным отделом ЦК КПСС. Долго изучал меня Григорий Васильевич Романов, член Политбюро ЦК КПСС. Вообще Романов – одна из центральных и драматических фигур в окружении Брежнева. Он и Горбачев, как самые молодые члены Политбюро, были и самыми перспективными на выдвижение в партийной иерархии. Сам Брежнев, похоже, сделал выбор в пользу Романова: ему стали поручаться ответственные визиты за рубеж, в своих речах Генеральный секретарь словно мимоходом стал называть имя Григория Васильевича в первых рядах. И тут же в Ленинград зачастили всякого рода бизнесмены, дипломаты, туристы из США – Романов прощупывался как преемник Брежнева. Видимо, вывод для них был неутешителен: Романов был до мозга костей государственник, оборонщик и в рот Западу не смотрел. Поэтому в перспективе западный мир мог удовлетворить только Горбачев – со всеми улыбающийся, желающий всем понравиться и прямо-таки светящийся от своего положения.

И вскоре через одно из посольств – то ли Малайзии, то ли какого другого государства – пришла в Москву весть: свадьбу своей дочери Григорий Романов устроил в Эрмитаже, где гостей потчевали из царской посуды. Слух пошел гулять по стране, в Ленинград срочно отправилась на проверку комиссия. Брежнев, сам, кстати, совершенно равнодушно относившийся к роскоши, впервые глянул на своего любимца с подозрением. Этого оказалось достаточно, чтобы перехватилась инициатива.

Прежде чем завершить рассказ о Романове, приведу еще один документ, касающийся Афганистана и Горбачева в бытность его Генеральным секретарем. Он здесь как нельзя кстати, ибо Михаила Сергеевича отличали не только самовлюбленность и желание всем понравиться. Бывший Генсек постоянно являл миру свою неосведомленность во всем, что касалось трагических событий в стране во время его правления. То он ничего не знал про Тбилиси, то про Вильнюс, а уж про трагические дни в Баку и вообще слыхом не слыхивал.