В августе 1939 г., когда сестры в последний раз побывали в рейхе, вышел очередной номер журнала Англо-германского содружества о том, как хорошо жить и отдыхать в Германии. В этом номере Нэнси Браун лирично описывала, как она провела две недели в рейхе с членами пронацистской организации «Линк». «Отдых в Рейнской области оставил у меня прекрасные воспоминания, – писала она, – которыми я бы хотела поделиться с читателями». Воспоминания Нэнси действительно прекрасны и поэтичны:

«Раздались звуки детских голосов, поющих марш. Мы сидели в пивной в окружении множества цветов и в тени от лимонных деревьев, наблюдая рябь на поверхности озера. Потом из темного леса появились дети с рюкзаками на спине и вбежали в пивную, чтобы купить прохладительных напитков. Один из светлоглазых ребят играл на аккордеоне. Мелодия лилась, а блестящие косы стоявшей рядом с аккордеонистом маленькой девочки, как золото, блестели в солнечных лучах»[837].

В том августовском номере также было напечатано объявление: «20-летняя англичанка ищет работу «au pair» в Германии, начиная с октября».

Август подходил к концу. Сильвия Хейвуд все еще училась играть на скрипке в Дрездене. Она собиралась уехать из Германии 3 сентября, но в связи с последними международными событиями подумала, что правильнее будет покинуть страну раньше. Сильвия не подозревала, что ей придется пробыть за пределами Германии более двух недель (обязательно будет еще один «Мюнхен»). Девушка оставила у хозяйки квартиры, в которой проживала, две свои самые дорогие вещи: меховую шубу и скрипку. 1 сентября немецкие войска вошли в Польшу, и через два дня Британия объявила Германии войну. Спустя некоторое время Сильвия получила через «Красный крест» письмо от хозяйки дрезденской квартиры. Та сообщила, что шубу девушки конфисковали солдаты. Сильвия особо об этом не жалела, решив, что ее шуба согреет какого-нибудь солдата на Восточном фронте. Скрипку постигла другая участь. Когда Дрезден начали бомбить, хозяйка квартиры тщательно завернула ее и зарыла в соседнем парке[838].

В первые месяцы было сложно поверить в то, что Германия находится в состоянии войны. Нормирование продуктов и товаров стало еще более строгим, но оно в том или ином виде существовало уже давно, так что люди почти не замечали разницы. Больше всего немцев беспокоили воздушные налеты, хотя, по крайней мере изначально, они наносили сравнительно небольшой урон. Казалось, что война нисколько не повлияла на «прекрасную жизнь», о которой писали в журнале Англо-германского содружества. С другой стороны, ночные затемнения, бесконечные предупреждения в прессе и по радио, а также плакаты «Не болтай! Враг не дремлет!» напоминали о том, что война все-таки идет. И даже если вначале казалось, что жизнь в стране не сильно изменилась, то война, по замечанию американского журналиста Говарда Смита, все же вселила «необъятный страх»[839] в сердца людей.

Смит находился в Германии с января 1940 по 6 декабря 1941 г. (он сел на последний поезд и отправился в Швейцарию за день до того, как США вступили в войну). Все это время журналист внимательно следил за настроением и моральным состоянием немцев. Поворотным пунктом, бесспорно, стало нападение Германии на СССР в июне 1941 г. До этого момента люди все еще ждали мира, то впадая в отчаянье, то снова обретая надежду. Любой слух или пропагандистский трюк мог вызвать бурную радость или глубокую депрессию. Когда стало ясно, что блицкрига с СССР не получилось, простые немцы начали понимать, что их обманули. Во время войны иностранные журналисты, дипломаты, беженцы, жены, последовавшие за своими мужьями, и даже некоторые бизнесмены все еще могли путешествовать по рейху. В Германии находились очень разные люди: от Великой герцогини Гессенской и Рейнской Маргарет до шведа Эрика Валлина, служившего в войсках СС. Все эти иностранцы стали свидетелями долгого падения и поражения Германии.

Бидди Макнагтен написала после войны интересные мемуары, которые показывают ситуацию в Германии с точки зрения человека левых взглядов. Бидди, дочь судьи из Северной Ирландии и внучка социального реформатора Чарлза Бута, с детства была бунтарем. Она окончила школу изящных искусств Феликса Слейда в Лондоне и в 1927 г. переехала в Берлин. До войны Бидди вышла замуж за выходца из рабочей семьи Вилли Юнгмиттага, получившего образование в Баухаусе и работавшего фотографом и чертежником. Супруги были членами компартии. В воскресенье 3 сентября 1939 г. Бидди и Вилли вместе со своей пятилетней дочерью Кларой (названной в честь Клары Цеткин) вышли в парк и сели на траву. «Мы увидели большой белый щит наподобие того, на котором пишут результаты игры в крикет, – вспоминал Бидди. – Но на этом щите были написаны новости. Мы узнали, что Англия объявила войну. Веселье закончилось».

Через три месяца Бидди родила вторую дочь. Лежа в палате роддома вместе с 11 другими женщинами, она слушала, как по радио, каждый раз после сообщения о потоплении очередного английского корабля, передавали песню «Мы идем воевать с Англией». Это было не лучшее время для рождения детей. Кормящим матерям не выдавали дополнительного пайка, у Бидди не было молока, поэтому ее новорожденной девочке приходилось выживать на смеси из масла, пшеничной муки и воды, которую Бидди немного поджаривала на сковородке. Через три недели после родов британку вызвали в гестапо. Оказалось, что женщина, снабжавшая семью молоком, донесла на Бидди, заявив, что та причастна к покушению на фюрера[840]. Бидди выручили ее ирландские связи, а также то, что она недавно стала матерью. Гестаповцы убедились в том, что обвинение было беспочвенным. Если бы они поверили молочнице, та получила бы в качестве вознаграждения 1000 марок[841].

Бриджет Гиллиган также вышла замуж за немца, но немца из аристократической среды. Ее мужем был граф Хьюго фон Бернсторф, выходец из древнего рода, тесно связанного родственными узами с Данией. После свадьбы в январе 1939 г. супруги уехали жить в фамильный замок графа Вотерзен, расположенный в 48 километрах от Гамбурга. Они могли бы пожениться и раньше, но пришлось долго собирать доказательства того, что у Бриджет чистая кровь. В ноябре 1938 г. Хьюго писал ей в Англию:

«Дорогая, если у тебя возникнет хоть малейшее подозрение, что в твоей семье есть неарийская кровь, пожалуйста, скажи мне. Хуже всего, если мы узнаем об этом после свадьбы, потому что тогда нам придется развестись. Поэтому по возможности узнай все максимально точно. Не пиши мне, что это дорого, – чтобы выяснить эти вещи, можно заплатить сколько угодно»[842].