единое целое, и как множество самостоятельно существующих рамок и деталей. Нерасторжимость единства и многообразия порождает ощущение роскоши, парадности. А лукавые пастушки в десюдепортах и над большими окнами, склоняя свои головки в соломенных шляпках то вправо, то влево, чарующими улыбками манят, зовут, обещая радость и наслаждение. Все вокруг шептало, кричало, утверждало, что создан дворец для отдохновения, для беззаботного веселья.

Распахнутые двери танцевального зала манили проследовать в не менее роскошный аудиенц-зал. Оттуда, мимо почтительно склонившихся лакеев, — в анфиладу парадных покоев, сверкавших позолотой и зеркалами. Проходя в торжественном шествии по залам дворца, гости не переставали восхищаться мастерством и богатством фантазии строителя…

Большинство приемов внутреннего убранства Петергофа было хорошо известно архитекторам и художникам Запада. Зеркала, имитирующие окна, усложненные гирлянды, завитки рокайлей, десюдепорты с фигурками амуров или пастушек украшали многие дворцы и особняки Европы начала XVIII столетия. Но Растрелли с такой щедростью, разнообразием и изобретательностью использовал уже повсеместно известные приемы, что они начинали звучать совсем необычно, по-новому.

Зодчий, не прошедший европейской школы, тем не менее был в курсе художественной жизни Запада.

«Следует придавать превосходство главному корпусу или богатством украшений, или его возвышением для того, чтобы люди, которые видят дворец лишь снаружи, понимали бы по этому отличию знатность места резиденции государя».

«Оба конца фасада заканчиваются павильонами менее возвышенными, чем находящийся в середине».

«В искусстве построить изгибы лестницы, в согласовании ее частей в целое и в элегантных пропорциях сказывается знание архитектора».

«В парадных апартаментах следует, чтобы анфилада царила в них от одного конца строения до другого».

Все соответствует описанию новопостроенного Петергофского дворца. А это только цитаты из книги «La distribution des maisons de plaisance» французского архитектора Жана Франсуа Блонделя, напечатанной в Париже в 1737 году. О том, что сей труд был хорошо известен Франческо Бартоломео, будет возможность еще раз убедиться, когда наступит черед рассказа о дворце в Царском Селе.

Наверняка это была далеко не единственная книга по теории архитектуры в доме Растрелли. Увы, библиотека обер-архитектора исчезла вместе с его личными бумагами. Впрочем, не следует терять надежды, что будет найден том, где на толстой, чуть рыхлой бумаге рукой Растрелли отчеркнуты заинтересовавшие его мысли и наблюдения собрата по профессии.

Конечно, находка частных писем Растрелли, его личного архива помогла бы подробно рассказать о связях обер-архитектора с итальянскими и французскими художниками. А пока остается довольствоваться только косвенными свидетельствами.

Судя по объявлению в петербургской газете, у строителя Петергофа имелось собрание «преизрядных картин лучших мастеров». Зная русскую живопись первой половины XVIII столетия, можно утверждать, что в собрании Растрелли, скорее всего, были представлены живописцы западные. Но для такой коллекции необходимо иметь сведения об именах художников, с кем-то переписываться, поддерживать тесную связь, от кого-то получать информацию.

Связи официальные или дружеские не бывают односторонними. Они как сообщающиеся сосуды. В ответ на известия о художественной жизни Запада в Италию и Францию шли сообщения о развитии искусств в России, об открывающихся на берегах Невы беспредельных возможностях. Именно последнее особенно привлекало европейских мастеров в далекую северную страну. И нам представляется, что приезд в Россию таких известных в Италии художников, как Джузеппе Валериани из Рима, Градицци-старшего из Венеции, Балларини из Милана и Антонио Перезинотти из Венеции, все же связан с графом Растрелли, с его письмами или рекомендациями. Все эти мастера, прибыв в Петербург, много и охотно работали с архитектором над росписями плафонов елизаветинских дворцов. А с Джузеппе Валериани Растрелли был даже знаком домами.

Информация, поступавшая из других далеких стран в XVIII столетии, не могла оставаться достоянием только одного человека. На предыдущих страницах названы те, с кем Растрелли общался на профессиональной почве, но были и просто друзья, приятели. У тех, в свою очередь, существовали близкие им люди. Так, волей-неволей придворный архитектор втягивал в свою орбиту довольно значительное число столичных жителей, становясь неким центром художественной и культурной жизни Петербурга.

Академик Якоб Штелин в одном из писем 1758 года перечисляет иноземных артистов и художников, проживавших в Петербурге: «Для портретной живописи здесь находятся граф Ротари из Вероны, Токке из Парижа и различные менее значительные мастера. Для исторических картин Валериани из Рима, Градицци из Венеции, Лоррен и Девелли из Парижа. Для театральных декораций — Переджинотти из Венеции и Карбони из Болоньи. Для гравирования на меди — Шмидт из Берлина. Для архитектуры — итальянский граф Растрелли и Ринальди из Рима. Для скульптуры Жилле из Парижа и Дункер из Вены. Ролан из Лиона, Вестерини из Брюсселя — для изображений в воске и глине. Для резания штемпелей для медалей — Дасье из Женевы, Дюбю из Дрездена и Винслоу из Дании. Для ткания брюссельских шпалер — Бурден от Гобеленов из Парижа. Для фейерверков — Сарти из Италии и обер-фейерверкер русский Мартынов.

Полный хор итальянских певцов и певиц исполняет придворную и оперную музыку под руководством двух знаменитых капельмейстеров — Арайи из Неаполя и Рузини из Флоренции. Сакки, Белуцци, Конти, Толада, Торди и их жены — лучшие среди еще большего числа театральных и пантомимных танцоров при итальянской опере и французском придворном театре…» С некоторыми из них Растрелли был связан общей работой. С другими был наверняка знаком, а может, даже и дружен, как с соотечественниками. Во всяком случае, можно предположить, что круг людей, близко общавшихся с обер-архитектором, был велик, интересен и разнообразен. Нет, не случайно один из именитых людей столицы, свойственник императрицы Елизаветы барон С. Г. Строганов, сообщает в письмах сыну Александру, что вечерами долго беседует с архитектором Растрелли.

А вот с любимцем императрицы Иваном Ивановичем Шуваловым отношения не складывались. Поклонник французской культуры, покровитель наук и искусств, один из создателей первого русского университета в Москве, Иван Иванович не очень жаловал обер-архитектора. Строительство своего дворца на Итальянской улице он поручил Чевакинскому, хотя особняки для знатных придворных строил Растрелли. Создав в 1757 году Академию художеств, Шувалов не распорядился принять туда членом или, как тогда говорили, «общником» обер-архитектора. И даже один из ближайших друзей всесильного вельможи, М. В. Ломоносов, посвятив меднозвучные строфы Царскому Селу, нигде и никогда не упомянул имя обер-архитектора. Может, сыграла свою роль разница в летах: Шувалов был на двадцать семь лет моложе Растрелли. А может, просвещенный почитатель нового французского искусства воспринимал барокко как уже нечто устаревшее и провинциальное?

Не исключено, что вкус и мнение Шувалова послужили причиной тому, что обер-архитектор за сооружение великолепных дворцов в Петергофе и Царском Селе так и не получил от императрицы никакой благодарности помимо обычного жалованья. «Служба архитектора в России изрядно тяжела». В особенности если он хочет быть самостоятельным.

VI

Все самые значительные творения зодчего обычно начинались со случайного желания императрицы, с мелкой, необязательной перестройки галереи или зала, а завершались возведением нового величественного дворца. Так случилось в Петергофе. Так произойдет с Зимним дворцом. Именно так все началось в Царском Селе — родовом поместье Елизаветы Петровны.

Императрица любила