Ее глаза наполнились слезами.

— И наш ребенок родится в Голландии.

Он кивнул.

— Слово Равенсби.

Плотно поужинав, они легли на ложе из сухого папоротника, накрытое пледом. Каменные стены, нагревшись от очага, хорошо хранили тепло. А лошади тихо переступали с ноги на ногу, жуя овес, и от их присутствия зимняя ночь становилась еще более теплой и мирной. Такое уединение благотворно подействовало на Элизабет. Страхи понемногу отступили. Большое тело Джонни грело ее спину, давая ощущение покоя и безопасности. И она заснула так безмятежно, словно они не были беглецами, за которыми по пятам шла погоня.

Утром выспавшиеся супруги вывели лошадей из дома. Утреннее солнце пригревало, и из-под тающего снега уже появлялись первые кустики зеленой травы. При виде этой красоты хотелось забыть обо всем на свете. Однако запас дров в доме требовал пополнения. Элизабет помогала мужу. Яркое солнце теперь настраивало ее на более оптимистичный лад. «Интересно, сколько времени нам потребуется, чтобы проехать двадцать миль?» — задавала она себе вопрос, но уже без прежнего беспокойства. Двум всадникам предстояло под покровом ночи проскользнуть мимо нескольких разъездов. Почему бы и нет? Вряд ли солдаты намерены не смыкать глаз всю ночь напролет. К тому же Джонни говорил, что они поедут по землям, находящимся в частном владении.

Элизабет понемногу начала забывать, где находится. Задумавшись, она поскользнулась на полоске льда и, пронзительно вскрикнув, упала навзничь. Охапка дров, которую она хотела отнести в дом, навалилась на нее сверху.

В тот же момент Джонни был рядом с ней. Расшвыряв дрова, он тут же принялся ощупывать ее. И, удостоверившись, что все обошлось, осторожно отнес ее в хижину. Так она снова оказалась на охапке сухого папоротника, завернутая в плед.

— Больше мне твоя помощь не нужна, — строго проговорил муж. — Считай это приказом.

— Слушаюсь, сэр, — слабым голосом откликнулась она, все еще не придя в себя после падения. Глядя в обезумевшие от тревоги глаза мужа, Элизабет не решалась сказать ему, что почувствовала схватки. Она сама успокаивала себя мыслью о том, что ничего серьезного не случилось — просто кишечник, должно быть, расстроился.

Однако спазмы не прекращались, и через час Элизабет уже не могла скрыть этого. За каждым сокращением мышц следовал острый приступ боли. Ее лицо исказилось от неведомых прежде страданий, брови трагически надломились. Через некоторое время появился Джонни, бегавший к соседнему ручью, чтобы принести ей попить. И тогда она решилась на признание:

— Кажется, началось.

Даже густой загар не смог скрыть смертельную бледность, разлившуюся по его лицу.

— Так рано… — только и смог пробормотать он, с ужасом подумав, что семимесячный ребенок сейчас неминуемо обречен.

— Ничего, может, обойдется, — слабо улыбнулась Элизабет. «Господи, хоть бы в самом деле пронесло, — молилась она в душе. — Если нет, то наш ребеночек погибнет».

Джонни только кивнул. Его язык присох к гортани. Несмотря на огромную силу воли, сейчас он был беспомощен. Судьба Элизабет в этот момент не зависела от него. Он даже не мог отправиться за помощью. В таком состоянии ее нельзя было оставлять одну.

— Посмотри, есть ли кровь… Я ничего не чувствую.

ему тотчас захотелось крикнуть: «Нет!» Кровь сейчас могла означать только одно: никакой надежды на то, что ребенок будет жить. И все же, как бы ему ни хотелось убежать от реальности, Джонни не мог не подчиниться. С замирающим сердцем он приподнял зеленый плед, затем темно-оранжевую юбку из тонкой шерсти. В сумраке, наполнявшем хижину, он почти ничего не видел.

— Кажется, ничего нет, — с сомнением произнес Джонни, особенно остро ощущая в эту секунду собственную беспомощность.

— Возьми мой платок, — сказала Элизабет, стягивая с шеи льняную косынку. — Господи, хоть бы не было…

Он прижал тонкую ткань ей между ног и для верности подержал несколько секунд. Затем быстро вытащил на свет и впился в нее нетерпеливым взглядом, словно решив про себя, что дурная весть все же лучше гнетущей неопределенности.

Джонни придирчиво осмотрел тряпицу несколько раз, а затем с улыбкой протянул ее Элизабет. Белый квадрат голландского полотна остался чистым.

— Вот видишь, ничего, — немного дрожащим, но все же торжествующим голосом объявил он.

— Во всяком случае, пока, — вздохнула она тоже с облегчением, хотя боль не проходила.

— Ты, главное, лежи тихо, а я сделаю все, что ты пожелаешь, — взбодрился муж, который только что был перепуган до смерти. — Только приказывай, — добавил он. — Если, конечно, это принесет тебе облегчение в нынешнем положении, вина за которое целиком лежит на мне. — Ему хотелось хоть как-то отвлечь ее от черных мыслей, а потому приходилось шутить, пусть и неуклюже. Пытаясь развеселить жену, он забывал о собственных терзаниях, связанных с невозможностью отвести опасность от любимой в этой гибельной ситуации.

— Верно, ты виноват… в том, что явился в ту ночь в мою комнату в Голдихаусе, — ответила Элизабет, болезненно скривив губы в жалком подобии улыбки.

— И не дал тебе сказать «нет».

— Разве могла я хоть раз устоять перед тобой?

В улыбке Джонни тоже не было прежней самоуверенности. Уголки губ, дернувшись вверх, тут же опустились. Ослепленный страстью, до сих пор он почему-то был внутренне уверен, что их счастье будет вечным. Ему никогда не приходило в голову, что жизнь его любимой может наполниться болью или вообще прерваться. И он стоял рядом с ней на коленях, с поникшими широкими плечами, понурый, несчастный и исполненный раскаяния.

— Даю тебе обет воздержания, — тихо проговорил Джонни, — с этой самой минуты… Чтобы тебе никогда не было больно.

— Не заставляй меня плакать, Джонни, — прошептала она, проведя пальцами по его щеке. — Я ни разу, ни на секунду не пожалела, что полюбила тебя.

Взяв Элизабет за руку, он поднес ее пальцы к своим губам. Его ладонь была необычно мягкой, а дыхание казалось особенно теплым в зябкой хижине. Поцелуи любимого были легкими, но они согревали сердце Элизабет.

— Это моя вина, все из-за моего эгоизма, — продолжал удрученно твердить Джонни, страдая не меньше ее. Несколько месяцев назад он и представить себе не мог, что, всего-навсего соблазнив женщину, способен причинить ей столь чудовищные муки.

— Я хотела этого ребенка, Джонни. Очень хотела. И ты дал мне его. Ты сделал меня счастливой, Джонни.

От этих слов его затрясло в нервном ознобе — это его-то, человека, который, обычно не ведая сомнений, распоряжался десятками чужих жизней. Однако затем, немного успокоившись, муж заботливо укутал Элизабет в плед, подоткнув края шерстяной ткани ей под плечи. Не в силах совладать с нахлынувшими на него чувствами, он отрывисто бросил:

— Я выйду на минутку. Мне надо принести побольше дров, чтобы ты не замерзла ночью.