Повод очень быстро нашёлся...

Лезгинский владетель Дауд-бек и калмыцкий правитель Сурхай восстали против персидского шаха и захватили Шемаху.

Но пострадали прежде всего, как и почти два века назад, русские купцы — это у них были товары, они торговали в Персии, они возили в Россию драгоценные корзины с шёлком-сырцом, коконами тутового шелкопряда, дающими ценный, такой редкий в Европе материал — шёлк, которого там не видели и не имели.

Лезгины и калмыки побили купцов, приказчиков, их охрану, разграбили товаров на 600 тысяч рублей.

В сущности, действия этих подчинённых шаху, но восставших против него мелких князьков прекратили торговлю между странами.

Артемий Волынский, бывший в то время губернатором Астрахани, послал Петру срочную депешу:

«Моё слабое мнение доношу по намерению Вашему — к починанию законнее сего уже нельзя и быть причины. Первое, что изволите вступить за своё, второе — не против персиян, но против неприятелей их и своих».

И Персидский поход Петра был решён.

Правда, подготовка к нему велась уже несколько лет. Пётр приказал строить в Астрахани большой и надёжный флот, а все суда, могущие плыть по Волге, собрал в таком месте, откуда можно было сплавляться по реке до самой Астрахани.

Пётр направил резиденту России в Турции рескрипт с объяснением причин «вмешательства в персидские дела», ссылался на то, что губернатор Астрахани Волынский послал нарочного к шаху Персиды, требуя возмещения убытков русских купцов, удовлетворения их законных требований.

Но надеяться на то, что шах удовлетворит требования русского губернатора, не предполагалось, «ибо и прежде в области его шаховой и различных местах нашим подданным в насильном отнятии и граблении товаров не токмо от каких самовольных людей, но и от самих управителей».

Волынский выставил Дауд-беку те же требования, но тот со смехом и презрением выгнал нарочного и тут же отправил в Турцию просьбу принять его в своё подданство.

Теперь уже царь должен был спешить.

Если Турция вступит в этот конфликт, а Дауд-бек войдёт в подданство Турции, то войны с нею не миновать, хоть и заключён после Прутского похода вечный мир.

И посол Неплюев должен был сделать всё, чтобы турецкий султан не принял Дауд-бека «ради вечного мира, по которому поставлено, чтоб с обеих сторон друг другу пользы искать и всякий вред и убыток предотвращать».

Неплюев преуспел в своём искательстве: Дауд-бек дожидался приёма у турецкого султана целый месяц и в результате не был вообще принят двором.

Однако скрытые переговоры с ним велись, визири вмешивались в дело, норовя погреть руки на этом конфликте, и потому царь решил сам ехать на берега Каспийского моря да взять с собой ещё тридцать тысяч войска и пушек достаточно...

Всю зиму и самое начало весны Пётр посвятил подготовке к Персидскому походу.

И почти каждый вечер являлся он в дом Кантемиров...

Екатерина рвала и метала, но ни словом не обмолвилась Петру о том, как переживает она из-за этой длительной связи, продолжающейся уже столько лет.

Нет, теперь Пётр даже не заходил в её спальню, словно не хотел видеть перезревшие прелести своей супруги, — считал, что она получила от него всё, что хотела.

С каким волнением и трепетом вступал он под своды кантемировского дома — знал, что ждёт его здесь самая чистая, нерушимая любовь, не требующая от него ничего, кроме него самого!

Мария встречала Петра так, будто в первый раз узнала его, бросалась ему на шею вне себя от радости, восторга, счастья.

И Пётр понимал, что эта бескорыстная любовь опять открывает перед ним далёкие горизонты, придаёт ему сил и уверенности в себе, поднимает его над серой паутиной будней, заполненных трудами...

Мария уже несколько недель знала, что беременна, но ничего не говорила Петру: если бы он знал, что она ждёт ребёнка, не взял бы её с собой в Персидский поход.

А Пётр не мог налюбоваться на княжну: она пополнела, а глаза сверкали так, что ему становилось больно глядеть в них.

Как ласков и страстен был он с ней!

И немножко стыдно ему было перед женой, что он ещё может так наслаждаться в объятиях этой покорной, но нежной и изобретательной в любви княжны.

Молчала Екатерина, лишь изредка бросала на Петра укоризненные взгляды, и по этим взглядам он понимал, что связь его с Марией для неё давно не секрет.

Старался сколько возможно возместить это: перед самым отъездом в Коломну, где назначен был сбор и смотр всех войск, он прочитал Екатерине завещание: буде погибнет он в походе, всё его имущество, всё его наследие достанется Екатерине. Отправил указ с завещанием в Сенат и Синод, приказав вскрыть этот пакет, только если с ним что-нибудь случится...

И Екатерина была довольна: она понимала, что соперница на шестнадцать лет моложе её, не расплылась ещё от бесчисленных родов, не имеет, как она, Екатерина, двойного подбородка и складок на талии, и всё думала, как извести эту молдавскую княжну, привязавшую к себе её мужа.

Грызла ногти, но ни с кем даже словом не перемолвилась — привыкла все свои мысли держать при себе, знала, как нетерпимо относится царь даже к мыслям — вон как расправился он с Алексеем, своим сыном, а ведь у него только в мыслях было поднять заговор против отца.

И знала: любая её мысль, лишь слегка обозначенная в словах, сразу же дойдёт до ушей Петра, — очень уж много соглядатаев, добровольных шпионов и шпионок было и в её окружении, и в окружении Петра...

А Мария была счастлива — это был пик её любви, пик её торжества и восторга.

Она и не замечала, как изменился Пётр после смерти своего сына от Екатерины — четырёхлетнего Петруши, объявленного наследником престола. Голова его теперь уже безостановочно тряслась, мускулы на лице подёргивались, вытягиваясь в страшную гримасу, а руки, сильные, мускулистые, державшие и топор и кузнечный молот с лёгкостью и удальством, слабели и опускались.

И всё-таки была в них ещё сила — так сжимал он Марию в своих объятиях, что у неё трещали кости и она только шептала:

— Ты раздавишь меня, государь...

Анастасия, мачеха Марии, раздобревшая после родов Смарагды-Екатерины, теперь уже сама всматривалась в лицо падчерицы — искала те признаки, которые уловила в ней самой Мария когда-то.

Но не находила пока ничего, лишь слегка пополнела девушка, стала ещё красивее, пышные волосы обрамляли её побелевшее лицо, и ни коричневых пятен, ни даже веснушек па носу не было.

«Столько времени они вместе, — думала Анастасия, — а Мария всё не беременеет, уж не бесплодна ли она?»

И тоже ничего не говорила мужу.

Дмитрий Константинович и так был угнетён тем, что его дочь стала наложницей русского царя, но заботы и хлопоты поглощали всё его время — он стал начальником походной канцелярии Петра в походе, надо было приискать и подходящих толмачей, и людей, могущих писать на арабском, на персидском, на турецком языках.