– Как видишь, я могу зарабатывать на жизнь, могу себя прокормить и продолжать занятия. – Затем, чувствуя, что голос мой становится едва слышным, проговорил: – Я пришел просить у тебя разрешения вызвать Хулию. Мы женаты, и она не может все время жить одна.

Отец заморгал, еще больше побледнел, и я на секунду подумал, что его охватит один из тех приступов ярости, которые так пугали меня в детстве. Однако он ограничился сухим ответом:

– Как тебе известно, этот брак недействителен. Ты еще не достиг совершеннолетия и не можешь вступить в брак без разрешения. Так что жениться ты мог, только подделав разрешение родителей или свидетельство о своем рождении. В обоих случаях такой брак легко аннулировать.

Он пояснил: подделка любого документа гражданского состояния является серьезным проступком, который карается по закону. Если кому и придется платить за битые тарелки, то этим человеком буду не я, пока еще несовершеннолетний, так как судьи сочтут меня совращенным; расплачиваться будет особа, уже достигшая совершеннолетия, которую по логике вещей будут считать соблазнительницей. После разъяснений в области юриспруденции, высказанных ледяным тоном, отец говорил еще долго, и мне показалось, что все-таки он немного волнуется. Я считал, будто он меня ненавидит, на самом же деле, по его словам, он всегда желал мне добра, а если иногда и бывал строг, то только с целью исправить мои недостатки и подготовить к самостоятельной жизни. Присущее мне бунтарство и желание настоять на своем погубят меня. Этот брак – петля на шее. Отец воспротивился ему, заботясь только о моем счастье, а не для того, чтобы причинить мне зло, как я считал. И потом, какой отец не любит своего сына? Кроме того, он понимал: я увлекся, и это не так уж плохо, поскольку означает, что я становлюсь мужчиной; было бы хуже, например, появись у меня склонности к педерастии. Однако брак в восемнадцать лет, когда я еще совсем молокосос, студент, брак со взрослой, разведенной женщиной – глупость, которую даже трудно себе представить и последствия которой я пойму гораздо позже, когда из-за женитьбы мне придется отказаться от карьеры, стать банкротом в жизни. А он не хочет такой судьбы для меня и мечтает только о самом лучшем, возвышенном. Короче, я должен стараться продолжать занятия, не бросать их, ибо в противном случае он всегда будет сожалеть об этом. Отец встал, я тоже. Последовало неловкое молчание, прерываемое только стуком пишущих машинок из соседней комнаты. Я пролепетал, что обещаю ему закончить университет, он кивнул. Прежде чем расстаться, после минутного колебания мы обнялись.

Прямо из кабинета я поспешил на Центральный почтамт и отправил телеграмму: «Амнистирована. Билет пришлю скоро. Целую». Весь этот вечер, где бы я ни находился – у историка, на верхотуре «Панамерикана», на кладбище, я ломал голову над тем, где достать денег. Вечером я составил список тех, у кого собирался просить в долг, и помечал сумму. Но на следующий день старикам принесли телеграмму: "Прибываю завтра рейсом ЛАН[71]. Целую". Как я потом узнал, тетушка Хулия купила билет на деньги, вырученные от продажи колец, серег, брошек, браслета и почти всего гардероба. Так что, когда я встретил ее в аэропорту Лиматамбо вечером в четверг, она была почти нищей.

Я отвез ее прямо на квартиру, вымытую до блеска кузиной Нанси и к тому же украшенную алой розой, означавшей: «Добро пожаловать».

Тетушка Хулия разглядывала квартиру так, будто это была новая игрушка. Она очень веселилась, увидев мою кладбищенскую картотеку, приведенную в идеальный порядок, мои заметки для статей в «Перуанскую культуру», перечень писателей, которых я собирался интервьюировать для «Комерсио», распорядок моей работы и список расходов, сделанных мною, который теоретически доказывал, что мы можем существовать. После того, сказал я, как мы насладимся любовью, я прочту ей рассказ под названием «Благочестивая и падре Николас» и она должна помочь мне выбрать финал.

– Ну и ну, Варгитас! – смеялась она, поспешно сбрасывая платье. – Ты становишься мужчиной. А теперь, в довершение всего, обещай мне отрастить усы, чтобы у тебя была не такая младенческая физиономия.

Брак с тетушкой Хулией был действительно очень удачным и длился долго, намного дольше того срока, какой она сама и родственники предсказывали, которого желали и боялись: он продлился восемь лет.

За это время благодаря моей настойчивости, ее помощи и энтузиазму и при определенном везении сбылись и другие пророчества (мечты и надежды). Мы все-таки переехали жить в прославленные парижские мансарды, и я худо-бедно стал писателем и выпустил несколько книг. Я так и не закончил юридический факультет, но, чтобы хоть как-то ублажить мое семейство и иметь возможность легче зарабатывать на жизнь, получил университетский диплом в столь же скучнейшей из академических наук, как и право, – романской филологии.

Когда мы разошлись с тетушкой Хулией, вся наша многочисленная родня горько оплакивала это событие, ибо все (начиная с моей матери и моего отца) ее обожали. И когда через год я вновь женился – в этот раз на собственной кузине (дочери тетушки Ольги и дяди Лучо – какая случайность!), семейный скандал был не столь громким, как в первый раз (главным образом – скандальные сплетни). Но зато теперь я столкнулся с настоящим заговором, чтобы сочетать нас церковным браком, причем в заговор этот был втянут сам архиепископ Лимы (разумеется, он был нашим родственником), который поспешил подписать – в виде исключения – разрешение на новый брак. К тому времени наше семейство уже избавилось от страхов и было готово мужественно встретить любое безумство с моей стороны (а это означало, что я заранее прощен).

Я прожил с тетушкой Хулией год в Испании и пять лет во Франции, потом жил с кузиной Патрисией в Европе – сначала в Лондоне, затем в Барселоне. В те дни я заключил соглашение с одним из журналов Лимы, куда посылал свои статьи, за что редакция оплачивала мне билеты, и каждый год я мог приезжать в Перу на несколько недель. Эти поездки, дававшие мне возможность встречаться с семьей и друзьями, были для меня очень важны. Я намеревался остаться в Европе на неопределенное время по разным причинам, но прежде всего потому, что здесь в качестве журналиста, переводчика, диктора или преподавателя я всегда мог найти работу, при которой у меня оставалось свободное время. Прибыв в первый раз в Мадрид, я сказал тетушке Хулии: «Я попытаюсь стать писателем, а потому соглашусь на любую работу, если она не отдалит меня от литературы». Хулита ответила: "Может, мне обрезать подол, надеть тюрбан и выйти на Гран-виа[72]в поисках клиентов? И прямо с сегодняшнего дня?.." Конечно, мне чертовски повезло. Я преподавал испанский язык в школе Берлица в Париже, редактировал информационные материалы в агентстве Франс Пресс, переводил для ЮНЕСКО, дублировал фильмы на студиях Женевийе, готовил программы для Французского радио и телевидения – хорошо оплачиваемая служба оставляла мне по крайней мере полдня на литературный труд. Но проблема заключалась в том, что все написанное мною касалось Перу. Каждый раз при этом у меня возникало чувство неуверенности, ибо я терял ощущение достоверности (я все еще был маньяком «реалистического» творчества). И в то же время мне казалась невероятной даже сама мысль о возвращении в Лиму.