Господи! Да мне самому жить не хочется после того, что я натворил. Только на похоронах до меня, тупого идиота, дошло, что Олег, как и я, бывший «афганец». Господи, если бы не мать и не брат, которые не выживут без меня, я бы собственными руками придушил эту гадину Жарковского, а потом бы и себя наказал. До конца дней придется нести мне на себе этот груз позора и вины. — Он замолк и виновато опустил глаза.

Савелий, не перебивая, выслушал монолог этого, не совсем еще потерявшего совесть, парня. И конечно же он «слушал» не только произносимые слова, за которыми можно скрыть все, что угодно. И конечно же вспомнил, что видел его на похоронах.

— Считай, что тебе выпал еще один шанс вновь стать нормальным мужиком, — сказал Савелий и добавил: — Надеюсь, не нужно специально убеждать тебя в том, что я в этом доме никогда не был?

— Ты… Вы оставляете мне жизнь? — удивленно спросил Валерий. — Вы поверили мне?

— Не тебе, а твоей матери, твоему брату, наконец… А-а! — Савелий махнул рукой, встал и направился к выходу.

— Извините, — остановил его Злодеев, — вы обещали сказать, что скрывает от меня мама, — напомнил он.

— Как ты думаешь, куда каждый четверг она ездит? — Савелий считал, что отцу следует знать, что у него есть дочь.

— Я не думаю, я знаю: в собачий питомник…

— Сам ты собачий питомник, — съязвил Савелий. — Она ездит к твоей дочери.

— У меня нет никакой дочери, — растерялся Злодеев.

— Представь себе, есть. Твоя бывшая жена родила ее после вашего разрыва. Они сильно бедствуют… а твоя мать тайком от тебя и поддерживает их…

— Это правда? — На его лице появилась глуповатая улыбка.

— Зачем мне тебе врать? — Савелий пожал плечами и повернулся к выходу.

— Спасибо тебе, земляк, — бросил вдогонку Валерий дрогнувшим голосом.

Перед входной дверью Савелий снял маску, сунул ее в карман и вышел из квартиры. Спускаясь в лифте, он подумал, что, вероятно, не зря пощадил этого парня, у него действительно есть возможность искупить свою вину. Особенно убедила Савелия в его правоте реакция Злодеева на то, что у него растет дочка.

В машине Савелий подвел итог дня: еще одно звено цепочки отпало, впереди более крупная рыба — Жарковский. Он набрал номер Воронова и спросил:

— Ну что, удалось «процедить» второго кандидата?

— Ну и рыбина, доложу тебе. Где ты только таких выискиваешь?

— Места знать нужно. Давай рассказывай.

Выслушав все то, что Воронов «накопал» на Жарковского, Савелий не выдержал:

— Как же ему удается всякий раз всплывать?

— Говно ведь никогда не тонет. Никто из тех, кто ходатайствовал за него, не был с ним близок, а запах издали не доносится, пока ветра нет. Те же, кто знает его сущность, боятся нарваться на неприятности и обходят его стороной, чтобы не нюхать. Их тоже можно понять.

— Да, — согласился Савелий, — довольно противно описал, но образно и точно. Что поделаешь? И говно кому-то нужно убирать…

С Жарковским оказалось сложнее, чем со Злодеевым, но это и естественно: чем выше поднимешься по цепочке, чем ближе к главной фигуре, тем сложнее и опаснее становится задача.

Савелий приступил к наблюдению, чтобы определить оптимальную тактику. Почти две недели, изо дня в день, с раннего утра он, как на работу, приезжал к дому Жарковского. Еще повезло, что Богомолов вошел в положение, и на имя Воронова выделялась машина, якобы для выполнения «спецзадания». «Лексус» гератовцы продали, чтобы ничто не напоминало о трагедии. К счастью, в гараже ФСБ машин хватало, в крайнем случае номера можно было менять хоть два раза в день.

Вскоре Савелий без труда установил, что Жарковский живет в одиночестве. Семья от греха подальше отправлена за границу. Он никогда и нигде не появляется один без сопровождения — коллеги по работе, просто знакомые, водители, и у него нет никаких привязанностей или интересовано работы и дома. Да и маршруты его перемещений были до нудности однообразные: утром за ним заходил водитель, и через несколько минут они выходили из подъезда, садились в машину и ехали в департамент.

Ровно в шесть часов вечера он садился в машину и ехал домой. Водитель сопровождал его до дверей квартиры, после чего возвращался к машине и уезжал. Пару раз были неожиданные вызовы машины поздно вечером, когда ему нужно срочно с кем-то встретиться в «Рэдиссон-Славянской», но Савелий не рискнул следить за ним в самой гостинице. Эти встречи были в разные дни и продолжались не более часа. Однако, как говорится, терпение должно быть вознаграждено.

Обладая феноменальной памятью, Савелий однажды обратил внимание на то, что в подъезд дома, где жил Жарковский, вошла миниатюрная девица, которую он уже раньше заметил среди служащих, входящих и выходящих из здания департамента, где работал Жарковский, и это не могло быть простым совпадением. Вскоре он узнал, что Надежда Соломоновна Вайнштейн работает секретарем Жарковского. Открытие это стоило того, чтобы убить уйму времени и сил на утомительную и весьма нудную слежку. Скорее всего, эта девушка и явится тем ключиком, который откроет Савелию путь к Жарковскому…

Надя Вайнштейн жила вдвоем с матерью в районе Кутузовского проспекта. Ее детство пролетело беззаботно и счастливо. Отец был видным ученым и хорошо зарабатывал, мать нигде не служила, домашним хозяйством занималась домработница. Казалось, все так и будет длиться вечно, но… Когда Наде исполнилось четырнадцать лет, отец скончался от инсульта, и с его смертью все внезапно рухнуло.

Мать, ничего не умевшая и ни к чему не приспособленная, стала постепенно распродавать вещи, роскошная в прошлом квартира все больше и больше приходила в запустение: убирать ее было некому, ни мать ни дочь к черной работе не привыкли. Устав от материнских слез и ее бесконечных причитаний. Надежда уединялась в своей комнате и одна-одинешенька горевала об ушедшем навсегда счастливом детстве.

Постепенно она пришла к не слишком оригинальному выводу, что единственным шансом для нее выкарабкаться из нищеты является мужчина. Кое-как закончив школу, Надя без колебаний продала бриллиантовое кольцо, подаренное отцом незадолго до его кончины, которое до сей поры прятала, оставляя на «черный день». На вырученные деньги она обновила свой гардероб, приобрела модные наряды и начала искать работу. Причем не просто любую, но работу, что называется, в престижных местах: в богатой фирме, в банке, в посольстве. Ей здорово помогло то, что отец нередко просил ее перепечатывать рукописи своих научных сочинений и она мало-помалу научилась вполне прилично печатать на машинке.

И вот судьба свела ее с Жарковским, который питал слабость к маленьким женщинам: его жена была и внешне, и особенно по характеру настоящим гренадером, и он ее откровенно побаивался. Их случайная встреча произошла в банке, где у Жарковского был открыт счет, а Надежда оказалась там в поисках работы. Девушке в очередной раз отказали, но Жарковский, став невольным свидетелем этой краткой беседы, оглядел с ног до головы незнакомку и ни с того ни с сего протянул ей визитку: