Леблон реализовал представления градостроителей того времени о так называемом регулярном городе, где все и вся предусмотрено правительством и жителям для полного благополучия надлежало лишь пунктуально выполнять его предписания. Город на плане Леблона имел эллипсовидную форму, разрезанную прямыми улицами на Адмиралтейской стороне и каналами на Васильевском острове. Посреди этого острова намечалась огромная дворцовая площадь, окаймленная дворцами вельмож и зданиями правительственных учреждений. Леблон предусмотрел места, где должны быть сооружены церкви, устроены рынки, скверы, площади для празднеств и для казней. Вдоль улиц – здания одной высоты.

После приезда в Петербург между царем и архитектором состоялся обмен мнениями о судьбе застройки Васильевского острова.

– Что будем делать? – спросил царь у Леблона. Вопрос не застиг архитектора врасплох.

– Сломать дома и построить новые, засыпать каналы и вырыть другие.

– Об этом я думал, но сие требует много денег.

Как ни соблазнительно было изрезать остров каналами и придать ему внешний вид Венеции, Петр все же отклонил план Леблона – климат Петербурга не сулил жителям столицы удобств передвижения по воде.

К 1725 году Петербург достиг высокой благоустроенности. Иностранец, оставивший описание Петербурга в 1710–1711 годах, отметил: «Когда один только день идет дождик, то уже нигде нет прохода и на каждом шагу вязнешь в грязи». Теперь все улицы столицы были вымощены камнем. Обязанность мостить улицы выполняли сами жители, каждый прибывающий в Петербург гужом должен был доставить на возу три камня весом не менее 5 фунтов, а на каждом судне – по 10–30 камней. Камнем покрывали не середину улицы, а полосу в полтора-два метра шириной, примыкающую к домам, то есть, как бы мы сейчас сказали, тротуар.

Невский проспект, соединявший Адмиралтейство с Александро-Невской лаврой, своим видом уже тогда поражал современников. Глазам камер-юнкера Берхгольца «Невская перспектива представлялась длинной и широкой аллеей, вымощенной камнем». По обеим сторонам улицы в три-четыре ряда стояли деревья. Проспект оставил у камер-юнкера самое благоприятное впечатление, он отличался необычайной красотой и опрятностью, придававшей ему, как он писал, «чудесный вид, какого я нигде не встречал».

27 мая 1718 года сенаторы получили царский указ: «Господа Сенат! Определили мы для лучших порядков в сем городе дело генерала полицеймейстера нашему генералу-адъютанту Девиеру и дали пункты, как ему врученное дело управлять».

Матроса купеческого корабля, выходца из Португалии Антона Девиера Петр приметил в Голландии еще в 1697 году. Этот бездомный скиталец, зарабатывавший на хлеб проворным лазанием по мачтам, обратил внимание Петра своей находчивостью. Тогда же царь пристроил его к Меншикову, а затем определил себе в денщики. Расторопный денщик отсутствием честолюбия не страдал и не скрывал своего намерения породниться с самим светлейшим, женившись на его засидевшейся в девках некрасивой сестре. Данилыч презрительно отклонил домогательства. Между тем сестра временщика оказывала столь явные знаки благосклонности своему поклоннику, что тот обратился к Меншикову с советом поспешить благословить их, если он не желает, чтобы сестра сделалась незамужней матерью. Навязчивого жениха Меншиков велел схватить и высечь плетьми. Денщик пожаловался Петру, и тот велел устроить свадьбу.

Инструкцию генерал-полицеймейстеру составил сам Петр. Царь поручил ему следить за правильной застройкой города, укреплением берегов Невы и протоков, чистотою улиц и переулков, порядком на торговых площадях и рынках, качеством продаваемых продуктов. Ему же вменялось в обязанность пресекать намеренное возвышение цен на продукты, искоренять азартные игры, строго соблюдать противопожарные меры, учреждать ночные караулы, причем «караульщики ходили бы по ночам с трещотками, как обычай в других краях».

После 11 вечера и до утра, то есть в ночные часы, шлагбаумы на заставах закрывались, и право хождения по улицам в это время предоставлялось только воинским командам, «знатным господам», лекарям, священникам, повивальным бабкам и лицам, выполнявшим служебные поручения. Все они должны были иметь при себе фонари. Остальных, если они ходили ночью группами свыше трех человек, не велено пропускать даже с фонарями.

В 1721 году жители столицы стали свидетелями новинки, впервые введенной в России: улицы Петербурга начали освещать фонарями. Их было изготовлено 595 штук.

Фонарщики наливали в фонари конопляное масло, зажигали фитили и через пять часов гасили их.

Адмиралтейская часть города была прорезана несколькими каналами. При Петре в столице существовали каналы, превращавшие Летний сад в остров, тогда же были прорыты Лебежья и Зимняя канавки. Каналы осушали близлежащую округу, являлись удобным путем передвижения, они же создавали водное окружение вокруг огнеопасных объектов. Подобное назначение имел канал, прорытый вокруг Адмиралтейства.

Нева, Мойка и каналы во многих местах имели деревянные набережные. Их сооружение сопровождалось спрямлением русла рек. Мойку, например, в узких местах расширили, а широкие места засыпали землей.

Берега притоков Невы и каналов были соединены многочисленными подъемными мостами. Однако Неву можно было преодолеть только на лодках и мелких судах летом и по льду зимой. Тремя пушечными выстрелами и поднятием флага население столицы оповещалось о начале ледохода либо о прочности льда во время ледостава.

Петр постоянно следил за благоустройством столицы. Проезжая как-то вместе с Девиером через Мойку, царь обнаружил неисправность моста. Это был недосмотр полицеймейстера, и Петр, не откладывая в долгий ящик, подверг его педагогическому воспитанию дубинкой.

– Это прибавит тебе лучшую память к попечению и к содержанию улиц и мостов в надлежащем порядке, и будешь чаще сам осматривать.

Преподав урок служебного рвения, царь тут же пригласил полицеймейстера занять место в двуколке: «Садись, брат!»

Каким выглядел город к концу жизни царя? От того времени осталось мало зданий, и о внешнем виде столицы можно судить по сохранившимся планам ее. В городе все еще преобладали одноэтажные мазанки, снаружи окрашенные под кирпич. Сплошь застроенного массива не существовало, освоено было лишь пространство между Невой и Фонтанкой, но уже и тогда невозможно было оставаться равнодушным, проходя мимо нескольких сооружений, привлекавших внимание: одни – грандиозными размерами, другие – пышным убранством. Среди первых выделялось Адмиралтейство. Двор Адмиралтейства представлял собою огромный четырехугольник, с трех сторон окаймленный зданиями, в которых хранились материалы, необходимые для оснастки и вооружения кораблей. Последуем за современником, описавшим Адмиралтейство в 1720 году. В трехэтажном здании хранились корабельные принадлежности: в 15 комнатах лежали канаты навощенные, насмоленные, покрытые разным жиром, толщина некоторых из них равнялась нескольким десяткам сантиметров. В других помещениях этого здания лежали гвозди, лопаты, молоты, буравы, юфть, полотна. В третьих – оружие, снаряжение и обмундирование: пистолеты, штыки, шпаги, ведра, сальные свечи, портупеи, башмаки, сапоги, шаровары. В специальных светлицах были уложены ядра, корабельные флаги, медь, железо, краски. На третьем этаже хранились паруса, оцениваемые в 80 тысяч рублей. Неизвестный поляк, оставивший это описание, был поражен грандиозным количеством увиденного и не скрыл своего удивления, записав: «Не всякий этому поверит, но мы видели это своими глазами».