права были применены в моем случае. Однако мой начальник штаба генерал-майор Алексеев убедил меня занять иную позицию, сводившуюся к тому, что я действовал вполне законно, руководствуясь никем не отмененными и не подвергнутыми пересмотру правилами, согласно которым я в значительной степени даже обязан был дать знать вышестоящему начальнику о том, что не вижу возможности исполнять возложенные на меня обязанности. Далее следовало спросить, почему в отношении меня не были применены провозглашенные Временным правительством права военнослужащего. Телеграмму такого содержания я и направил генералу Брусилову, который занял пост Верховного главнокомандующего. Приблизительно 16 июня я получил сообщение о приезде в Минск самого Брусилова. Для встречи Верховного главнокомандующего был выслан почетный караул. Получилось так, что поезд Брусилова прибыл в Минск на двадцать минут раньше назначенного времени; по этой причине меня на вокзале еще не было.

Приехав туда, я узнал от Брусилова, что Временное правительство переменило свое решение и приказало мне состоять в распоряжении Верховного главнокомандующего. Затем мы с Брусиловым поехали в сектор фронта, где велись последние приготовления к наступлению, назначенному на середину июля. Потом генерал Брусилов поехал осматривать другие части уже один, поскольку во время поездки мне неизбежно пришлось бы касаться вопроса о своей отставке, объяснить которую я мог бы, только резко критикуя Временное правительство. Делать этого перед войсками я ни в коем случае не хотел, чтобы не умалять еще больше и без того уже низкий авторитет власти. Перед отъездом я попросил Брусилова как можно быстрее прислать в Минск моего преемника.

Мне казался непостижимым тот факт, что Временное правительство, сочтя меня неподходящим для поста главнокомандующего, не приказало мне тотчас же освободить его, передав командование одному из старших начальников, как это всегда бывало в подобных случаях. Перед отъездом я сообщил Брусилову, что после сдачи дел не поеду в Могилев, но отправлюсь в отпуск на кавказские воды.

Наконец 21 июня в Минск приехал генерал Деникин, прежде занимавший пост начальника штаба Ставки. Передавая командование Деникину, я имел возможность отдать войскам Западного фронта прощальный приказ (см. Приложение 3). Через несколько дней, желая распрощаться с бывшими подчиненными, я предложил всем, кто того захочет, собраться в назначенное время в здании офицерской столовой штаба. Зная, что мой уход вызывает различные кривотолки, я хотел объяснить, почему счел для себя нравственно невозможным и дальше оставаться на таком ответственном посту. Помимо причин, которые я приводил на совещании в Мариинском дворце, у меня еще сохранялась надежда на то, что мой добровольный уход может заставить петроградских вождей одуматься и понять, что происходит нечто действительно очень опасное, если человек, все силы отдававший любимой работе и достигший положения, которое редко выпадает на долю военного, предпочел уйти, все бросив.

Могу признаться, что позволил себе удовольствие, сказав тогда несколько «теплых» слов в адрес Временного правительства. Я рассказал, что меня обвинили в чрезмерной резкости, с которой я выражал свое мнение перед Временным правительством. Желая уйти в отставку, я привлек внимание к тому, что никогда не говорил на разных языках с подчиненными и с собственными начальниками. Точно так же нет у меня и разных языков для господ, продолжал я, обводя рукой присутствующих, – и для лакеев (указав куда-то в сторону); не принадлежа к классу беспозвоночных тварей, я никогда не гнул спину даже перед царем; естественно поэтому, не собираюсь гнуть ее и перед новыми автократами. Замечу, что никогда прежде мне не доводилось обращаться к столь внимательной аудитории, с такой жадностью впитывавшей каждое слово. Потребовалось большое усилие воли, чтобы спокойно договорить до конца. Это был крик встревоженной души, в котором слышалась вся горечь происходящего в стране и беспокойство за ее будущее.

Потом ближайшие коллеги и помощники обратились ко мне с прощальным адресом. Первым от имени всех присутствующих говорил священник штаба, благословивший меня по русскому обычаю иконою моего небесного покровителя святого Василия Великого. Подобные эпизоды, естественно, оставляют неизгладимое впечатление. Это не было обычным расставанием с сослуживцами перед занятием новой должности, что бывало со мной не единожды. Нет, я прощался со всем своим прошлым, со всем, что было мне дорого, со всем, чему я отдал тридцать лет своей жизни и службы. Я расставался с возможностью, пускай только в самом ближайшем будущем, действенно помочь своей Родине в момент, когда она нуждалась в каждом честном работнике. Это решение было принято мной только после долгой внутренней борьбы. Я признаю, что, оставшись, я мог бы еще послужить на пользу здоровых элементов армии – силы, которая тогда была более всего необходима для России. Однако нельзя не признать и другого. Выполняя указания Временного правительства, в свою очередь являвшегося слепым исполнителем воли безответственных Советов, я употребил бы свою энергию и знания на подготовку операций, которые во время ожидаемого наступления неминуемо должны были продемонстрировать всю беспомощность русской армии. Совесть не позволяла мне принять на себя ответственность за потоки невинной крови, которая прольется в грядущих атаках. Наше наступление могло закончиться только разгромом тех немногих все еще сохранивших боеспособность полков, которые двинутся вперед, оставляя позади основную массу армии, неспособную отразить даже самые робкие контратаки противника. К несчастью, будущие события не только подтвердили мои опасения, но даже превзошли их.

Глава 29 ИЗБРАНИЕ ДОНСКОГО АТАМАНА. ГЕНЕРАЛ КАЛЕДИН. МОЙ АРЕСТ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ. ОТЪЕЗД В АНГЛИЮ

20 июня[193] в Минск прибыл генерал Деникин в сопровождении генерала Маркова[194], которого он предназначал на должность начальника своего штаба, а через два дня я оставил свой бывший фронт, предварительно ознакомив генерала Деникина с мельчайшими подробностями предстоящей наступательной операции и с политическими настроениями армий.

В тот момент на фронт уже был назначен комиссар Временного правительства. Он приехал в Минск примерно в середине мая и пришел ко мне знакомиться, но в разговоре не смог объяснить, в чем состоят его функции, права и обязанности. Я направил князю Львову телеграмму с просьбой дать мне знать, чьими инструкциями будет руководствоваться в своей деятельности на фронте новоприбывший комиссар Вырубов. Я намеревался изложить свое мнение только после того, как познакомлюсь с причинами, вызвавшими создание подобной должности. В ответ мне сообщили, что упомянутые инструкции в данный момент составляются. Когда Вырубов вновь появился у меня, я показал ему эту телеграмму и сказал, что до тех пор, пока инструкции не будут получены, я не вижу никакого дела, которым бы он мог заняться. Сверх того, в моем представлении он должен был действовать как правительственный агент, в