Сизым расслоившимся ногтем Глебов поскреб бровь.

– Вот скажите мне, господин журналист, почему иностранцы видят в нас преступников? Китайцы, которые их ненавидят, их не пугают, а мы, союзники, вместе на фронтах мировой войны бились…

Клим задумался.

– Потому что Китай для них чужой – и с этим все ясно. А Россия – это потерянный в детстве брат-близнец. Вот представьте: идете вы по улице, а вам навстречу – ваша точная копия, но оборванная, страшная, избитая. Вам жутко, вы не понимаете, как это может быть. Вы не хотите иметь с таким братом ничего общего, даже если он предъявит все доказательства, что вы – кровная родня.

Глебов хмыкнул:

– Ладно, наплевать – насильно мил не будешь. Вы пропечатайте в своей газете: мы, казаки Шанхая, учреждаем свой союз. Наша цель – объединение казачьих войск для взаимной духовной и материальной поддержки. И вот еще что: скажите всем, что я не отступлюсь – буду до последнего биться, но ребята мои сойдут с кораблей. И не как преступники или беженцы, а как оно подобает воинам союзной державы.

Генерал закашлялся.

– Велите подать воды! – крикнул, подбежав к нему, адъютант.

Официантов в зале не было, и Клим заглянул на кухню.

– Дайте что-нибудь попить, – попросил он повара, возившегося у раковины.

Тот повернулся – это был Теодор Соколов.

– Что вы тут делаете? – нахмурился Клим.

Соколов прижал палец к губам:

– Тс-с!

Клим бросился в зал. Адъютанта уже не было. Глебов, красный, с надувшимися на висках венами, жадно пил воду.

Клим выхватил у него стакан.

– Уходите немедленно, – шепнул он.

Генерал встревоженно посмотрел ему в глаза:

– В чем дело?

– Уходите!

И Клим первым метнулся к выходу.

Поначалу Ада стеснялась гонять Митю по своим делам, но он готов был идти с ней хоть на встречу с Бэтти, хоть на рынок, хоть в синематограф. Велишь ему: «Посиди у входа» – он будет сидеть.

Ада рассказывала ему о невыносимом Климе, о надеждах на то, что Даниэль снимет ей квартиру. У нее все не было случая намекнуть мистеру Бернару на свои жилищные обстоятельства: в волонтерском полку затеяли учения, и из конторы Даниэль сразу ехал по военным делам. Ада начала беспокоиться: вдруг его страсть подутихла?

Мите все можно было рассказать. Европейские церемонии и нормы морали были ему неведомы. Он давал такие советы, что Ада со смеху покатывалась:

– Тебе надо поехать в Шаньдун к одному моему знакомому. Он очень богатый купец.

– Зачем?

– Он недавно был в Шанхае, заглянул в кабар… кабэр… Не знаю как…

– Кабаре?

– Да. И ему так понравились русские девушки, что он все это кабаре забрал к себе в гарем. Это очень хорошо – теперь им не придется работать.

Митя все понимал буквально. Приходил к Аде:

– Мыла дай. Мне постирать надо.

Она совала ему десять центов, но он не брал:

– Зачем мне центы? Дай мыла.

Ада велела принести ей пирожное. Митя явился и с пирожным, и с деньгами.

– Ты не сказала «купи», ты сказала «принеси».

– Так ты что, обокрал кого-то?

– Нет. Я зашел в кондитерскую и попросил. Мне дали.

Почему-то Митю везде пускали и все ему давали.

Митя обзавелся новеньким велосипедом: сказал, что это подарок Небес. Ада позвала его с собой в книжный магазин на Фучоу-роуд. Он привязал ее покупки к багажнику, а сам пошел рядом, держа велосипед за руль.

Вечерело. Слуги несли гирлянды красных фонарей на бамбуковых шестах и развешивали их над входами в лавки.

– Мить, поедешь со мной в Америку? – спросила Ада.

– Поеду. А это где? В Японии?

Она рассмеялась. Правду говорил Клим: Митя – самый счастливый человек на свете: он не умел мечтать и не знал о существовании Нью-Йорка и Сан-Франциско.

А Ада была несчастна – даже новая книжка Агаты Кристи не радовала. Деньги, полученные от Даниэля, таяли: она хотела их сэкономить, но ей так надоело отказывать себе во всем!

– С монетами надо расставаться легко, – учила ее Бэтти. – Если ты сейчас не прибарахлишься чулками «кроссворд» в клеточку, значит, в твоей молодости их не будет.

У Ады было чувство, что Шанхай взял ее в тиски, загнал в душную комнату в «Доме надежды», где действительно не было места ничему, кроме бесплодных надежд.

– Я ненавижу Шанхай, – проговорила она, глядя на раскачивающиеся на ветру фонари.

Митя удивился:

– Почему? Шанхай – это такой поэтичный город. Видишь надпись? Там сказано: «Дом превосходных ароматов – музыкальные пиршества с вином для маньчжурских и китайских гостей». А вон там: «Облако радости» – часовая мастерская. А дальше – «Сад вечной весны – душистое зерно и все виды сушеных овощей». Это очень красивые слова.

Ада засмеялась:

– Но я же не понимаю по-китайски.

– Я тебе объясню. Смотри, лавка угольщика – «Небесная вышивка». Аптека – «Благополучный союз всех добродетелей»

– А вот там, над чайным домом?

– «Храм счастливой середины – продается полуденный чай, пилюли „Белого феникса“, помогающие женщинам, глазные примочки из восьми драгоценных веществ и верные средства против соблазнительных последствий опиекурения».

– А что написано над рестораном?

Митя вздохнул:

– «Таверна пьяной луны: мясо черных кошек – излюбленное лакомство кантонцев».

Некоторое время шли молча.

– Ты меня любишь? – тихо спросила Ада.

– Конечно. Ты хорошая.

Ее все любили: Клим, Даниэль, Митя – каждый по-сво ему и совершенно бестолково. И что делать с этим – неизвестно.

Когда они вернулись домой, хозяин передал Аде записку.

«Мистер и миссис Уайер вернулись, – было написано рукой Эдны. – Бриттани уже у родителей. Завтра тебя ждут к восьми утра».

Лиззи не могла поверить, что она дома. Кругосветное путешествие заняло год, а ей казалось – всю жизнь. Кто бы мог подумать, что она будет так исступленно скучать по Шанхаю!

Комната ее была заставлена чемоданами, Бриттани копалась в их лилово-шелковом нутре, доставая проспекты выставки Британской империи, чулки, блузки, плюшевого пингвина.

– Какой хорошенький! Мама, а можно я с ним поиграю?