После того, как эта энергетика была Им таким образом использована – Он как бы разогнался здесь с помощью толпы и переполнявшей ее инфернальной энергетики, чтобы проникнуть до самого ада, и сделать там все, что Им было сделано – Он вернулся оттуда преображенным в воскресшую плоть. Сопоставление с притчей об Асанге меняет, в первую очередь, восприятие толпы. Все вышеизложенное мы могли увидеть только под влиянием Востока: ни о какой мере присутствия, ни о какой энергетике в традиционном классическом понимании христианства речи идти не может.

У: А как это трактуется в христианстве?

Д: «Тайна сия велика есть».

А: Это никак не раскрывается. Только чувственное наполнение. Все это считается невысказываемым. У кого есть благодать, тот это каким-то образом переживает. У кого нет – смиренно молится о том, чтобы она снизошла. А передать это словами в принципе считается невозможным.

Д: Даже если использовать восточный понятийный аппарат, все равно это нужно прожить.

А: Конечно, слова останутся словами. Но я надеюсь, что все, что мы разбираем, имеет шанс помочь пониманию, куда нужно идти и какие прикладывать усилия, чтобы в большей степени уподобиться Христу. Как именно уподобиться? Возлюбить через силу? Уже проходили – инквизиция и прочее.

Д: В восточном понятийном аппарате нет понятия «эго», а без него все становится непонятно.

А: Понятие «эго» – «ахамкара», на Востоке есть, и оно даже более глубокое, чем наше европейское «эго». На Западе понятие «эго» возникло в конце XIX в. В христианстве было понятие гордыни, но никак не эго.

Благодаря энергокосмическому разрезу самый главный параметр, который изменяется в мистерии Христа – это показатель недуальности мистерии, выражающийся через, с одной стороны, – беснующуюся толпу, с другой стороны, – не подвластную ни критике, ни пониманию, ни человеческому разумению волю Отца Небесного. Существовал разрыв в этой мистерии. Она не обладала достаточной целостностью. Конечно, любовь ее как-то объединяла, но не до конца. Эти два разорванных конца соединяются – мистерия закольцовывается и теряет последние признаки дуализма. Воля Отца есть то, что просвечивает через беснующуюся толпу, а ее беснование обусловлено тем, что каждый из ее участников – слабое, несчастное, бедное существо – просто-напросто еще не дорос до такого уровня, чтобы излучать миру любовь, в которой он, тем не менее, страстно нуждается. И воля Отца заключается в том, чтобы дать ему эту любовь – дать так, чтобы она его вскормила и вырастила. Но недуальность этой мистерии возрастает в логарифмическом масштабе именно потому, что агрессивная энергетика толпы и есть тот энергетический источник, то топливо, которое Христос вбирает в себя и, преобразовывая в энергию любви, посылает обратно, творя волю Отца Небесного, который как бы подсвечивает изнутри эту беснующуюся толпу, который находится за ней и чью волю она творит. Это с одной стороны. С другой стороны, Его воля заключена в желании помочь этой толпе. И поэтому Отец Небесный и толпа завязаны друг на друга гораздо сильнее и непосредственнее, чем можно было бы предположить, глядя со стороны.

Понимание этой связи пришло ко мне через притчу об Асанге – через преобразование собаки в Майтрейю – Будду грядущего, того будущего Будду, который вберет в себя и олицетворит собой преображение плоти и духа каждого живого существа и его окончательную самореализацию и, соответственно, его выход из плена сансары. Это главный итог проведенного нами синтеза Востока и Запада.

Теперь давайте обратим внимание на различие этих двух мифологем. В чем самая главная разница между притчей об Асанге и мистерией Христа?

На мой взгляд, она заключается в том, где и с кем происходит чудо. Обратите внимание, что и в первой конструкции и во второй элемент чуда обязательно присутствует. Более того, именно он оказывает самое главное воздействие на того, кто знакомится с этими историями. Что впечатляет больше всего? Что Христос воскрес.

Д: Здесь чудо произошло с Христом, а там оно произошло с собакой. Но на самом деле разницы практически нет.

А: Да. В первом случае чудо происходит с Христом, Он сам преображается, во втором случае чудо преображения происходит с собакой, к которой Асанга испытывает сострадание.

Д: Но в первом случае все-таки не только с Христом. Люди, которых, на первый взгляд, чудо не коснулось, на самом деле получили шанс. До этого у них шанса не было, а теперь шанс появился, и все стало зависеть только от их дальнейшего нравственного выбора.

А: Да, а теперь продолжи параллель с Асангой: а во втором случае чудо с собакой произошло на самом деле…

Д: …внутри Асанги.

А: …после того, как произошло нравственное чудо с самим Асангой. В мистерии Христа чудо преображения происходит с Ним самим, а в притче об Асанге чудо преображения происходит с тем, что находится перед ним. Но то, что предшествует этому чуду, и у Христа и у Асанги совпадает. Это чудо нравственного преображения. Для Асанги гораздо более чудесным, чем преображение собаки в Майтрейю, становится чудо его сострадания, причем самый главный момент «чудесности» состоит в том, что он сострадает не просто больной собаке, что более или менее обычно для обычного человека. Необычность сострадания Асанги – если рассматривать эти притчи с позиции интерпретации сновидения (когда наибольшее внимание обращается на самые сюрреалистические и необычные моменты) – это сострадание к червям. Из текста становится понятным, что если бы Асанга испытывал сострадание только к собаке, то ее перевоплощение в Будду Майтрейю не произошло бы. Перевоплощение происходит именно потому, что он испытал сострадание и к червям в том числе. Черви здесь олицетворяют ту драгоценную психическую энергию, отделенную от нас, те отвергнутые нами части нашего «я», без слияния с которыми не происходит процесс реинтеграции и трансформации личности, ее восхождение к следующему уровню своей самореализации. Испытав сострадание именно к червям, он совершил подвиг принесения себя в жертву, который и был главным катализатором чуда. Что касается Христа, то самое необычное в мистерии распятия – это «Господи, прости им, ибо не ведают, что творят», это Его не-вовлечение.

Д: Сострадание тоже…

А: Да, сострадание. И не-вовлечение в их эманацию злорадства, ненависти и всего остального.

М: Не-вовлечение в эту энергетику.

А: Да, Он ее преобразовывает. Очень важным моментом является то, что черви символизируют собой именно ту часть нашей души, которая нами же и отвергается, что ведет к блокам и зажимам. И в которой – именно в этих «червях» – находятся наиболее ценные части нашей психической энергии, именно те, которых нам не хватает для алхимической трансформации.

Д: Это то, что мы в себе не любим и отвергаем.

А: И проецируем на других – в других мы это тоже не любим и осуждаем. Черви, если искать им параллель в мистерии Распятия – это злоба толпы, а в более широком смысле – это наши грехи, то, что мешает нам войти в Царство Небесное, то есть, те же блоки и зажимы. Но противоположности очень интересно сходятся между собой: в первом случае внутри, во втором – снаружи, но в итоге изначальной причиной чудесно служили все-таки внутренние процессы – процессы нравственного преображения. Получается, что эти процессы: проявления сострадания, незлобивости, кротости, смирения – наиболее чудесны и космичны, и являются наиболее трансформирующими. Но для древнего человека (да и для нас с вами тоже) чудесность этих процессов надо каким-то образом обозначить и подчеркнуть, а это не так просто сделать. Христа очень легко обозвать блаженненьким, что, собственно говоря, и делалось не раз – вспомним Ницше и его «Антихриста». О князе Мышкине часто говорят, что это тот же психический тип, что и Христос – такое блаженство идиота. Про Асангу, видимо, тоже можно сказать, что он «не в себе». Оценить этот важный качественный момент нравственного преображения очень трудно, а обесценить – легко: эговой ненависти и зависти никто не отменял. Поэтому элемент чудесности, помимо самого чуда, призван подчеркнуть также важность и ценность нравственного преображения, которое обычному человеку очень сложно оценить.