В общении по микрофону было одно преимущество: Суонн мог не скрывать своего скептического отношения к словам собеседника. Даже сам голос, казалось, не верил в последний ответ.

Директор замолчал и заговорил только тогда, когда тишина уже стала откровенно неприятной:

— Если они настолько схожи друг с другом, если один «аутсайдер» может нанести Ей урон, то сколько их понадобится, чтобы уничтожить «Веру»?

— Что вы имеете в виду, директор Суонн? Конкретно?

— Один «аутсайдер» сумел повредить «Веру». Два или три смогут прикончить. Отправьте на помощь «Чарльзу Мэнсону» еще двух или трех. Так достаточно конкретно?

— Нет. Они не сражаются командой. Только в одиночку. И если Она победит Фурда, нам понадобится каждый «аутсайдер».

Фурд стоял в жерле кратера и смотрел, моргая, через черный провал на свой корабль.

Ему было холодно. Он поднес ладонь к лицу, сжал пальцы в кулак. Увидел проступившие вены, сухожилия, ногти — безупречно ухоженные ногти, — но сама кожа оказалась серебристо-серой. Ему было холодно, а потом Фурд неожиданно понял, что стоит в открытом космосе без скафандра. Стоит — здесь работала гравитация — и дышит; сквозь открытый рот вбирает в легкие нечто, по ощущениям похожее на воздух, и чувствует, как поднимается и опускается грудь. «Я — модель, — сказал он себе. — Конструкция из жидкого серебра, созданная тем, что живет в этом корабле, но я — это все равно я, со всеми воспоминаниями и желаниями. Я только что ожил, но помню всю свою жизнь до этого момента. Почему они просто не сделали двойника, лишь внешне похожего на меня? Почему создали таким, наполнили всем, что делает меня мной? Слишком вычурный замысел».

Он посмотрел на ладонь, поднял взгляд вверх по руке к телу. «Большое, мускулистое; подтянутое и аккуратное; таким я проснулся сегодня, таким я вижу себя каждый день там, на „Чарльзе Мэнсоне“. Как они обо всем узнали? Зачем поставили меня сюда?» Ему было холодно.

Снаружи кратера, между ним и кораблем, парили около трехсот иссиня-черных пауков цвета вороненой стали. Они готовились ринуться в пробоину, в открытую рану, которую мы проделали в Ее боку. Они готовились войти в Нее, атаковать, как сделала сама «Вера», но, когда холодный свет залил кратер, я сказал Кир придержать их. (Это воспоминание или предположение? Он не знал.) А позади него, в самой глубине кратера — за клубящейся тьмой, искажавшей расстояние, — лежали гигантские кольца, гирлянды Каната, создания, сплетенного Ею из кусков «аутсайдера» и самой себя.

Он чувствовал холод. Не потому что стоял в открытом космосе — там царила стужа, от которой он умер бы мгновенно, даже не успев ощутить, если бы был человеком. Холод существовал внутри него. Фурд знал, что никак не мог быть живым, но избежал соблазна и не начал давать определение тому, что же такое «жизнь». «У меня есть желания, воспоминания, сенсорные входы и выходы, самосознание, как и у того, в корабле напротив. Может, даже больше. По сути, я больше, чем я есть. Я, наверное, смотрю сейчас на экран и вижу себя здесь, но я не могу посмотреть в ответ, ведь я спрятался на мостике, и у меня нет экрана, который увеличивает картинку за секунды до приказа. Грамматика не работает, она слишком неуклюжая. Слова не работают. Я здесь, в кратере, и я там, на корабле, нас разделяют шестнадцать сотен футов. И я не могу назвать того Фурда „он“, ведь это я.

Я самоотносим, я — книга, читающая книгу. Одинаковый софт, разное железо. Софт — это воспоминания, желания, части моей личности, но я сделан из жидкого серебра, а оно остается твердым, только пока держит мою форму. Я — неорганическое существо… нет, не лезь туда, не надо определений. Меня сделали.

Где-то там, позади, я вырос из серебряного озера. Меня сделали люди, живущие на этом корабле. (Да, люди. И да, живущие.) Я использую местоимение „Они“, не „Она“, не „Оно“, называю „людьми“, их там много, они социально взаимодействуют друг с другом, но я понятия не имею, как они выглядят, зачем меня сделали и почему их корабль все это вытворяет. Я знаю о них меньше, чем молоток о том, кто держит его за ручку, — меньше, чем атом в середине этой ручки, — но меня создали именно таким и поставили сюда по какой-то причине.

Все так и не иначе», — подумал Фурд, глядя на пауков, парящих между ним и кораблем. Они не двигались, черные на фоне серебра «Чарльза Мэнсона». Парили, сомкнув строй, и он видел лишь пять или шесть тел, но сотни торчащих позади, иногда переломанных конечностей, синтетики походили на статуи богини Кали. Он знал, что попытается их остановить, когда они войдут в кратер. Не хотел этого, но и принуждения не осознавал; его просто таким сделали. Действие было неизбежным, сродни дыханию, хотя Фурд стоял в открытом космосе и не был живым.

По какой-то причине он обернулся, посмотрел в глубины кратера и совершенно не удивился тому, что оттуда вышло. Оно встало рядом с ним в открытой пасти кратера, лицом к паукам.

Команда на мостике не могла прийти в себя, глядя на фигуру, стоящую в пасти кратера. Они разглядели только то, на кого она похожа, а Фурд понял, что она есть. Он прочувствовал язык ее тела, жестов, поведения. Он знал, что скрывается за ее глазами.

Экран сфокусировался на лице существа.

— Это не просто… — начал Фурд, но горло свело. Коммандер глубоко вдохнул, широко раскрыв рот, ощущая, как поднимается и опускается грудь. — Это не просто копия. Не конструкт. Это я, все, чем я являюсь, там есть душа, самосознание, там есть все.

— Как вы об этом узнали? — спросил Смитсон.

— Вы бы тоже узнали, если бы смотрели на себя. Оно знает все, что знаю я, но ему известно о том, что его сделали, и сейчас оно пытается понять зачем. Не оно. Я. Я знаю, что меня сделали, я пытаюсь понять зачем… Для такого нет слов, слова не работают.

Фурд посмотрел сквозь экран мостика в собственную серебристо-ледяную душу и почувствовал холод.

На экране фигура повернулась, взглянув в темные глубины кратера. Ей навстречу шли другие и одна за другой становились рядом.

Фурд повернулся и увидел, как они идут ему навстречу.

Кир была первой. Серебристо-серая, всех оттенков серого, от почти белого до почти черного. Она подняла руку в приветствии. Ногти с таким же безупречным маникюром, как у него, темно-голубые на «Чарльзе Мэнсоне», здесь темно-серые. Юбка при ходьбе, как обычно, изящно покачивалась, а Фурд, как обычно, почувствовал возбуждение.

«Мне даже эрекцию дали», — подумал он, захотел вынуть член и посмотреть, но, кажется, сейчас было не время. Он ожидал, что тот будет серебристо-серым.

Кир улыбнулась:

— Коммандер.

— Привет, Кир.

«Они позволяют мне слышать произнесенные слова прямо здесь, в открытом космосе». В безвоздушном пространстве звуки не слышны. Но стоять и дышать в нем тоже нельзя, а Кир дышала, как и Фурд; ее грудь под блузкой поднималась и опускалась. Голос был таким же, как на «Чарльзе Мэнсоне», таким, каким его помнил коммандер.