Жаль, ай жаль, что так случается,

Что конфетка – пук!.. то есть – как! — то вдруг кончается.

Жалко, жаль, а жо паделаешь!

Ну что же ты её, блин, так несмело ешь?..

Вот такая вот жизнь–конфетка. “Пукающая”. То есть “какающая” в самый неподходящий момент.

Я тоже усмехнулся и… опять затаил дыхание от нового приступа боли.

Господи! Ну почему же больно‑то так!

Мне показалось, что на этот раз – уже точно всё. Что кончилась “конфетка”. Но сердце, в которое впились раскалённые иглы, шипы от “ржавой колючки”, беспомощно потрепыхавшись, сумело опять выправиться.

Бард закончил песню, и из наушников какое‑то время доносились обрывки застольного разговора. Я узнал голос Олега. Олег попросил Барда спеть песню про брата. И тот согласился. Хотя явно пел её очень редко и далеко не для всех. Хоть он и умел щедро выворачивать наизнанку свою душу, которая иногда кровоточила и обливалась слезами от внутренней боли, но в этой песне была особая боль. Над этой своей болью Бард даже не иронизировал, не насмехался, как часто делал это в других песнях. Эту песню он вообще, наверное, спел только потому, что за тем невидимым мне столом собрались его настоящие друзья. Перед которыми ему не нужно было таить свою боль, скрывать свою “слабость”. Я слушал, и душа моя плакала вместе с душой Барда. Плакала по Лео, который был для меня как младший брат.

Я заплакал. Новый год, бабы.

Оттого, что нет со мной брата.

Почему я стал такой слабый?

Почему не смог слезу спрятать? Спрятать…

А тот, кто братьев хоронил, знает,

Как бывает по ночам тяжко.

Я как сука на луну лаял.

Ох ты, жизнь моя, томатная бражка, бражка…

Почему не умер я, старый?

Умер братка в двадцать два года.

Не успел ещё забыть нары

И с девчушкой погулять гордой, гордой.

Я с друзьями Новый год встретил

И, как прежде, песни пел с перцем,

И конечно ты один заметил,

Как в слезах моё тонуло сердце, сердце…

Я заплакал. Новый год, бабы.

Оттого, что нет со мной брата.

Под конец песни плеер уже еле тянул. Почти одновременно с последним словом аккумулятор сдох окончательно.

Вот и всё. Больше мне не увидеть Лео, не послушать Барда. Ни наяву, ни в записи. Последняя песня. Последняя – в моей жизни. Хорошая песня. Хотя у него – вообще нет плохих песен. Даже самые его “хулиганские” песни – всё равно хорошие. Олег говорил, что когда Бард сочиняет и поёт их, он не пытается никому угодить, поёт только о том, что волнует его самого. Поэтому в его песнях нет фальши, поэтому они и западают так в душу. А вовсе не только из‑за его таланта поэта и гитариста.

Я знал, что следующий приступ, следующее усиление жгучей боли в сердце будет для меня уже точно последним. Я и так всё ещё не умер только потому, что хотелось ещё немного послушать Барда. Теперь уже не послушать, сдох аккумулятор. Жаль, конечно, но — “жо–паделаешь”.

Я спокойно стал ждать последнего приступа. Знал, что мне опять будет очень больно, но страха не было. Я знал, что это продлится недолго. Спокойно и не торопясь старался вспомнить всё, что было хорошего в моей жизни. Людей, которых любил. Маму. Светульку. Отца. Любу. Сашку. Олега. Светлану Васильевну. Лапушку. Раину. Леардо.

Любимые лица одно за другим вставали передо мной.

Последним таким лицом перед тем, как я потерял наконец сознание и провалился в холодную Вечность, почему‑то оказалось лицо Олега…

Максим Сотников

Сердце, дёрнувшись напоследок, наконец не выдержало боли, остановилось, и я провалился в чёрную мглу.

Сколько времени я пребывал в этой холодной тьме, не знаю. Не знаю даже, было ли вообще там, где я находился, само понятие времени. А потом произошёл незаметный переход от полной темноты к смутному, сумеречному, но всё‑таки – свету.

Каким‑то образом ко мне вернулась способность соображать. Я опять находился в своей камере, лежал на холодной мокрой соломе. Боли не было. Голова была совершенно ясной. В глухом каменном мешке не было никакого огня, но я почему‑то теперь отчётливо видел всё вокруг, казалось, что слабый, мертвенный свет излучают сами стены.

Рядом со мной прямо на стылом каменном полу сидел Олег.

Я почему‑то не очень удивился, что он здесь. Он всегда приходил на помощь, когда мог. Вот и сейчас: его позвали, и он пришёл. Кажется, я успел позвать его, назвать его по имени. Непроизвольно, как будто вскрикнув от боли, назвать его имя буквально за мгновение перед тем, как погрузиться в небытиё. Не знаю, почему я позвал именно Олега, а не маму. Может быть – потому, что именно его увидел в тот последний момент, перед тем, как соскользнуть в Тьму.

Я чувствовал, что нахожусь “в том вечном сне”, о котором говорил Гамлет. Но это был всё‑таки не совсем сон. Это был и не сон, и не явь, что‑то совсем другое, совершенно мне не знакомое до этого.

Как же Олег всё‑таки попал сюда? В глухое подземелье, в закрытую тяжеленной чугунной решёткой камеру… Да что там – в камеру! В мир, который находится непредставимо далеко от Земли, от нашего Солнца, может быть – даже от нашей Галактики…

Я решил не ломать себе голову, когда можно просто спросить. Как бы там ни было, но рядом находился человек, ближе которого для меня была только мама. Но даже маму далеко не обо всём можно было спрашивать. А у Олега можно было спросить о чём угодно. Без всякого стеснения. И знать при этом, что он обязательно ответит. Если сможет, конечно. Во всяком случае – постарается ответить. И поможет. По крайней мере – сделает всё, чтобы помочь.

И я, не вставая, повернул к Олегу голову и тихо спросил у него.

— Олег Иванович! Вы мне снитесь, или на самом деле находитесь сейчас со мной?

Олег смотрел на меня с успокаивающей, немного грустной улыбкой. Ответил он не сразу, ему пришлось поразмыслить над моим вопросом, неожиданно оказавшимся не таким простым даже для него. Но наконец он сумел собраться с мыслями и подобрать нужные слова.

— Трудно сказать, Максим. С какой стороны на это посмотреть. Вся наша жизнь, если разобраться – сплошной сон. И в то же время – вовсе не сон. Это от тебя самого, от твоих собственных дальнейших действий зависит, приснился ли я тебе или на самом деле с тобой разговариваю. А что ты сам хочешь, чтобы это было – сон или реальность?

Что за странный вопрос? Конечно, я хочу, чтобы Олег был рядом со мной на самом деле! Разве может быть иначе? Хочу, очень хочу! Ведь если Олег смог сюда попасть из Киева, значит… Значит, и у меня должна быть какая‑то возможность тоже вернуться в Киев! Если Олег смог придти сюда, значит он и мне сможет помочь! Должен смочь…