та от этого не обозлилась, а удовольствие получает, признав в тебе ровню по духу. Считай, в лучших подругах у неё ходишь. Только не обольщайся: всё равно уровень Елецких для тебя недостижим.

Неожиданно тюремная карета остановилась.

— Матушка Клавдия, — свесившись с коня, проговорил в решётчатое окошко офицер церковной стражи. — Там какой-то господин перегородил своим конём дорогу. Велите прогнать или сами хотите побеседовать?

— Вот-те новости! — выйдя на улицу, воскликнула монахиня. — Илья Андреевич? Пропустите! Это свой! Елизавета, кажется, этот гость к тебе. Поди сюда.

— Не положено, — попытался было заупрямиться начальник моего конвоя.

— А это не вам, вахмистр, решать. За эту особу я несу полную ответственность.

Услышав новость, я чуть ли не вылетела из кареты. Действительно, князь! Собственной персоной, на белом коне и с букетом алых роз! Смотрится великолепно, но самое великолепное, что я снова вижу его!

Елецкий подъехал ко мне, ловко соскочил с Тумана и, встав на одно колено, протянул букет.

— Елизавета Васильевна! Хотел лично пожелать вам хорошей дороги и сопроводить, насколько это возможно. И ещё сказать, что вы — лучшее, что было в моей жизни! И надеюсь, что в будущем тоже!

— Цветы возьмём, — не дав мне и рта раскрыть, произнесла Ворона, забирая букет. — Как представительница Святой Церкви, сопровождать нас запрещаю. Не надо, доктор, свой душевный порыв превращать в длинное прощание с картинными жестами. На пользу Елизавете Васильевне такое не пойдёт. А если воспротивитесь моему приказу, то будете ехать рядом, и никакого общения между вами не случится. Так что разворачивайте своего коня в сторону, откуда приехали.

— Да, Илья Андреевич, — улыбнулась я. — Долгие проводы — лишние слёзы. И поверьте, мне очень важно было вновь увидеть вас. Спасибо за столь приятно-неожиданный поступок! Всё будет хорошо и вскоре обязательно встретимся.

— Подчиняюсь вашей воле, — кивнул он. — Тогда позвольте преподнести один подарок.

— Никаких подарков! — отрезала Ворона.

— Поверьте, матушка Клавдия, что такой даже вы одобрите.

Елецкий расстегнул одежду и снял с шеи свой крестик.

— Пусть он оберегает вас, Лиза.

Взяв его в руки, я поняла, что хочу поступить так же.

— Держите и вы мой, князь. С божьей помощью мы справимся со всеми трудностями.

— А ну в карету! Приказываю! — быстро сориентировавшись в обстановке и поняв, что до поцелуя всего один шаг, грозно приказала Ворона.

Тут же охрана оттеснила Елецкого, а Клавдия чуть ли не силой запихала меня обратно в повозку.

Едем молча. Я, улыбаясь, нюхаю подаренные розы, а монахиня о чём-то размышляет, нахмурив лоб.

— Ох, Елизавета, — наконец-то со вздохом произнесла она. — Недооценила я тебя. Уж коль крестиками обменялись, то тут не просто симпатия, и букетиками дело не ограничится. Три упрямца: ты, Илья Андреевич и Екатерина Михайловна… Честно скажу, что хочу находиться от вас подальше, когда вы меж собой отношения выяснять станете.

— И что мне прикажешь делать? Просто так отказаться от того, которого люблю? Раз “рылом не вышла”, то и не человек уже?

— Не знаю. Хочется сказать, что чёрт тебя к нам принёс, но тут Святая Церковь свои усилия приложила. На одного Бога уповать и остаётся. Но учти, что матушке Софье теперь обязана сообщить о вашей порочной связи с князем.

— Сообщайте. Мне стыдиться нечего. Да и порочными наши отношения назвать нельзя, так как полностью границы дозволенного не переходили.

— Хоть тут сподобились голову не потерять. Ой, что будет! Крутой “чаёк Елецкой” испить готовься!

— Ничего, переживу, — махнула рукой я. — А если Екатерина Михайловна палку перегнёт, то и “кофейку Озерской” отведать может. Пусть я не таких знатных кровей, как она, но ноги о себя вытирать никому не позволю.

— Вот и говорю, что не хочу рядом с вами находиться, когда спор затеете. Всех в округе ошпарить от ваших напитков может. Так что я ничего не видела и не слышала! Без меня разбирайтесь!

— Да не переживай так, Клавдия! Я очень уважаю княгиню и уверена, что она не настолько плоха, как ты тут мне расписала. К тому же даже с тобой я ужиться смогла, так что опыт со сложными женщинами имею.

— Это кто тут сложная?! — возмутилась Клавдия. — И это не ты со мной, а я с тобой ужилась, так как характер имею незлобивый!

— Прямо две кроткие овечки едут в одной тюремной карете на выпас в узилище.

— Сама овца… Тьфу на тебя! — неожиданно рассмеялась монахиня. — А ведь картинку занимательную нарисовала! Уж после нашей с тобой “кротости” не каждый волк ноги унесёт!

Два дня в пути прошли достаточно комфортно. С Клавдией мы вели интересные разговоры на разные темы. Бывало, что и спорили, но беззлобно отстаивали свою правоту. Время от времени делали остановки, чтобы размять ноги. Расслабившаяся охрана этому не препятствовала, видя, что само церковное начальство в лице матушки очень дружелюбно относится к конвоируемой. По этой же причине ночевать в карете мне не пришлось, хотя и был выставлен пост у моей комнаты на постоялом дворе. Так устав велит, тут уж ничего не попишешь.

В ворота узилища въезжала с противоречивыми чувствами. С одной стороны, это место, которое может избавить меня от многих проблем и дать путёвку в нормальную жизнь. Но с другой — внутреннее напряжение зашкаливало. А вдруг я навсегда останусь здесь?

Молча перекрестив, сосредоточенная Клавдия первая вышла из кареты, а меня доставили на тюремный двор, из которого сразу сопроводили в камеру. Та же обстановка, что была и в прошлый раз. Кроме окошечка с решёткой, топчана и маленькой иконки в углу потолка больше ничего нет. Но я уже опытная “зечка”, поэтому, перекрестившись, легла на лежанку и попыталась уснуть. Во сне время летит быстрее.

Несколько дней ничего не происходило. Лишь очередная молчаливая монахиня приносила пищу, слегка скрашивая своим появлением тюремную скуку. Еда, кстати, была без прикрас. Я уверена, что матушка Софья помнит меня, но нет никаких излишеств: простая вода, а не компотик, и каша без мяса. Видимо, хочет этим показать, что сейчас неважно былое. Оценивать каждое моё деяние будут по-новому, без личных симпатий или антипатий. К моменту появления самой Софьи я уже стала теряться, сколько дней тут прохлаждаюсь.

— И как ваше самочувствие, Елизавета Васильевна? — зайдя ко мне и плотно закрыв дверь, поинтересовалась Софья.

— Спасибо, Матушка. На удивление хорошо, — искренне ответила я. — Думала, как и в прошлый раз, стены давить будут, но ничего подобного не испытываю, хотя удовольствия тоже не ощущаю. Думаю много.

— О чём? Надеетесь на свободу выйти и безбедно зажить?

— Надеюсь выйти. А бедной себя и сейчас не ощущаю.