Думаю, никто из нас, даже Хема, не понимал, на какую научную степень наработал Гхош за двадцать восемь лет, проведенных в Эфиопии. Но сэр Ян Хилл, декан нового медицинского факультета, понимал. Гхош опубликовал сорок одну статью и написал главу для учебника. Первоначальный интерес к болезням, передающимся половым путем, сменился исследованиями возвратного тифа; по этой болезни он был экспертом мирового уровня, поскольку ее эпидемическая разновидность был характерна для Эфиопии и поскольку ни одна живая душа не наблюдала тиф столь близко.

С возвратным тифом я столкнулся еще школьником: Али, хозяин лавочки напротив Миссии, привел в больницу своего брата Салима и попросил меня о содействии. У Салима был жар и бред. Гхош потом говорил, что это типичный случай. Салим прибыл в Аддис-Абебу из деревни, в узелке за плечом содержалось все его имущество. Али нашел для брата место грузчика на складах, где, дождь ли, сушь ли, он таскал мешки. Ночевал Салим бок о бок с добрым десятком таких же бедолаг. В сезон дождей постирать одежду было практически невозможно, она не успевала высохнуть. Такие условия были неблагоприятны для людей, но идеальны для вшей. Почесался, раздавил насекомое, и его кровь смешалась с твоей. А Салим был из деревни, иммунитета к городским болезням у него не имелось.

В приемном покое Салим, слишком слабый, чтобы сидеть, лег на пол. Наш одноглазый рецептурщик Адам нагнулся над ним и поставил диагноз тут же.

Много лет спустя Гхош ознакомил меня с перепиской, которую вел с редактором «Медицинского журнала Новой Англии», где собирались опубликовать серию статей Гхоша о возвратном тифе. Редактор считал, что «симптом Адама» звучит претенциозно. Гхош бросился на защиту не получившего должного образования рецептурщика, рискуя, что его материал не опубликуют в престижном журнале.

Уважаемый доктор Джайлс!

…В Эфиопии мы подразделяем грыжи на «ниже колена» и «выше колена», а не на «прямые» и «косые». У нас другой порядок величин, сэр. В нашем приемном покое на полу нередко лежит по пять пациентов с высокой температурой. Врач-клиницист спросит: «Это малярия? Это тиф? Или возвратный тиф?» Такой симптом, как сыпь, не поможет ему разобраться (у населения Эфиопии розовые тифозные пятна не видны), хотя гарантирую вам, что тиф вызывает бронхит и медленный пульс, а у маляриков зачастую чудовищно увеличена селезенка. Было бы недосмотром с моей стороны опубликовать статью, где клиницисту не дается практического указания по диагностике возвратного тифа, особенно в условиях, когда серологическую реакцию и анализ крови получить затруднительно. Врачу достаточно взять пациента за бедро и сильно сдавить четырехглавую мышцу. Больной возвратным тифом подпрыгнет от боли, потому что данная болезнь вызывает воспаление и ведет к особой чувствительности мышцы. Это не только хороший диагностический симптом, это может поднять из гроба Лазаря. Поскольку данный симптом впервые отмечен Адамом, он вполне заслуживает эпонима «симптом Адама».

Могу засвидетельствовать, что «симптом Адама» у Салима проявился — при сжатии бедра больной застонал и вскочил на ноги.

Редактор ответил — все прочие нововведения ему понравились, но «симптом Адама» остался камнем преткновения. Гхош стоял на своем:

Уважаемый доктор Джайлс!

…Есть симптом Хвостека, симптом Боаса, симптом Курвуазье, симптом Квинке — кажется, белых людей ничто не сдерживает в том, чтобы называть явления в свою честь. По-моему, пришла пора увековечить в эпониме имя скромного рецептурщика, который своим одним глазом видел больше больных возвратным тифом, чем вы или я за всю жизнь увидим нашими двумя.

Гхош, работающий в захудалой африканской больнице, вдали от научных центров, добился своего. Статья была опубликована в престижном журнале, и, несомненно, благодаря ей Гхоша попросили написать главу в «Учебник медицины Харрисона», библии студентов-старшекурсников. А теперь он стал профессором медицинского факультета. Хема приобрела нашему профессору два прекрасных костюма в полоску, черный и синий, и твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, как будто желая заключить слово «профессор» в кавычки. Галстук-бабочку он нацепил себе сам. Гхош во всем старался оставаться собой, особенно если это обходилось недорого и не доставляло неприятностей окружающим. Галстук объявил всем, как Гхош любит жизнь и свою профессию, которую сам он называл «погоня за романтикой и страстью». Да он и вправду жил и работал именно так.

Жизнь полна знаков. Штука в том, чтобы уметь их прочитать. Гхош называл искусство решать проблему без готовой формулы «эвристикой».

Небо на рассвете красное — значит, жди дождя.

Гной везде и нигде — значит, гной в животе.

Низкие тромбоциты у женщины означают волчанку, если не доказано обратное.

Берегись мужчину со стеклянным глазом и большой печенью…

В поликлиническом отделении Гхош как-то наткнулся на задыхающуюся молодую женщину, щеки у нее пылали, несмотря на общую бледность. Он заподозрил сужение митрального клапана, хотя сам не мог толком объяснить почему. Тщательно выслушав сердце, он различил шепоток митрального стеноза, который, как Гхош сам выражался, «услышишь, только если знаешь, что он там». Головку стетоскопа ему при этом пришлось прижимать к верхушке сердца.

Я старался развивать свою собственную эвристику, смесь разума, интуиции, физиогномики и обоняния. Ни о чем таком в книгах не сообщалось. В момент смерти от солдата, пытавшегося украсть мотоцикл, исходил особый запах, от Розины — тоже, и эти два запаха были идентичны — они говорили о кончине.

Но я не поверил своему носу — а зря, — когда он уловил некие тревожные сигналы от Гхоша. Я отнес их на счет его новой работы, посчитал побочными эффектами новых костюмов и нового окружения. Рядом с Гхошем было легко убедить себя в этом. Ведь он всегда лучился радостью, а последнее время — особенно. Счастливая душа, он жил в ладу с самим собой.

В годовщину свадьбы Хемы и Гхоша я проснулся в четыре утра, чтобы взяться за книги. Спустя два часа я прошел через старое бунгало Гхоша к дому, Шива к тому времени перебрался обратно в комнату, где протекали наши детские годы. На дворе было еще темно. Я собирался тихонько проскользнуть к нам в комнату и проверить, не повесила ли Алмаз по ошибке мою постиранную рубашку к Шиве в шкаф. В дверях я столкнулся с Алмаз — она перекрестила мне лоб и пробормотала молитву.

Хема спала. Из открытой двери ванной сочились клубы пара. Подпоясанный полотенцем Гхош склонился над раковиной. Что это он так рано? И почему решил воспользоваться именно этой ванной? Чтобы не разбудить Хему? Еще не видя его самого (а уж он-то меня и подавно не заметил), я услышал его тяжелое дыхание. Помылся — и такая одышка? В зеркале передо мной мелькнуло лицо Гхоша. Усталость. Грусть. Мрачные предчувствия. И тут он увидел меня. Не успел он повернуться, как жизнерадостная маска снова оказалась на месте.

— Что случилось? — У меня екнуло сердце. Вот он, тот самый запах. Надо просто связать два факта воедино.