– А, ты на улице?

– Да, что-то вроде того. И да и нет.

– Мам… Я, знаешь, что я решила… У тебя уже темно, кстати?

– Нет, садится солнце. Очень красиво. Еще не скоро сядет, еще минут сорок, наверно. А что?

– Не знаю. Подумала, что ты сейчас смотришь на закат.

– Да, смотрю. Вижу краешек. – Я действительно сейчас, когда самолет снова лег на сильный крен, увидела в окне золотое предзакатное небо.

– Тебе грустно?

– Нет, совсем не грустно. Я же люблю закат, ты знаешь. Никак не связываю его с… Не связываю, в общем. И тем более, еще не закат.

– Солнце большое?

– Большое.

– Розовое?

– Золотое.

– Завтра в Москве не будет ветра, да, мам?

– Не будет, если верить солнцу.

Я видела, что Данила поглядывает на меня, но как-то спокойно, не подгоняя, с… интересом.

– Мам, я, знаешь, что придумала? Я предложу Лео подобрать музыку к нашему фильму, что-нибудь из классики, мы скажем ему, какого плана, я знаю уже… И чтобы он сыграл ее на маримбе. Будет здорово. Мам? Что ты молчишь?

– Слушаю, думаю. Радуюсь.

– Да?

– Да.

– Моим словам?

– И твоим словам в том числе. А почему ты решила так сделать? Тебе его жалко?

– Жалко. И я помню прекрасный звук маримбы.

Я тоже помню прекрасный звук маримбы. И Катьку влюбленную помню.

– Кать… Хорошо. А маримба откуда здесь возьмется?

– Поищет. Слетаем в другой штат, запишем там. Это не проблема.

– А в Америке вообще есть маримба?

– Есть, – засмеялась Катька. – Ты удобно сидишь? А то голос такой необычный…

– Да, очень удобно, – тоже засмеялась я. – Очень. Даже не представляешь себе, как. Только я не сижу, а стою.

– А… а ты можешь говорить? – встревоженно спросила Катька. – Ты не концерта ждешь?

– Практически концерта.

– Я тогда быстро.

– Хорошо.

– Да, в Америке есть маримба. Пусть поищет. Я уже нашла. Но пусть сам поищет.

– Ты взяла над ним опеку?

– Считай, что да. Я… Он просил что-то хорошее ему написать.

– Пошли ему смайлик.

– Послала. Просит слова́.

– Повзрослел?

– Ну да. Я послала ему стихи.

– «Онегин, я тогда моложе…»? – хмыкнула я.

– Нет, – тоже засмеялась Катька. – Помнишь, я написала лет в десять или одиннадцать, начиталась поэтов Серебряного века, во мне что-то бурлило-бурлило, неясное, но яркое, смешное… И я сочинила на даче: «Я накрою тебя штанами, Развевавшимися на ветру, Пусть останется между нами, Крик отчаянный марабу…»

– Он по-русски их прочитал?

– Да, он же буквы знает. Ничего не понял, слово «марабу» увидел, решил, что стихи про маримбу. Обрадовался.

– Послал смайлик?

– Да, плачущий.

– Хорошо. Катюня, понимаешь, я на самолете сейчас лечу… Договорим позже, хорошо? А то мне пора прыгать. Мы уже столько кругов налетали, а я, ты знаешь, какой летчик.

– Ма-ам… – выдохнула Катька в трубку. – Мам, ты шутишь?

– Нет. Ты когда-то говорила, что самое лучшее в день рождения – это прыгнуть с парашютом. А я взяла с тебя слово, что ты не будешь прыгать никогда.

– А сама прыгнула?

– Еще нет. Сейчас прыгну. И слово твое тебе отдаю обратно.

– Здорово, да, мам? Не страшно?

– Страшно. И здорово. Я вечером тебе расскажу, хорошо?

– Целую, мам! Ой, как здорово, ничего себе! Мам, мам, какая ты молодец! А сфотографировать не получится?

– Попробую… – Я все-таки вытащила наушники из-под ушанки и протянула их Даниле. – Все, поговорила. Дочке нужно было мне важное рассказать. Да и мне приятнее, что она знает, что я сейчас полечу.

Данила внимательно на меня посмотрел:

– Дружите?

– Дружим.

– Завидую. Завтра расскажу почему.

Он взялся за ручку двери.

– Вы готовы?

Я кивнула.

– Произнесите вслух. – Данила крепко держал меня за плечо.

– Да, я готова.

– Все помните?

– Да.

– Все, с богом!

Я ведь не думала об этом раньше. И не представляла, как все будет. Я шагнула сразу. Когда шагнула, в первую долю секунды хотела обернуться и спросить: «Да? Сейчас?» Но не смогла. Я полетела вниз. Сначала я задохнулась от воздуха, который ударил мне в лицо, смял его, я не смогла сразу вдохнуть, потом вдохнула. Я вспомнила, что должна была считать. Но до скольки? Кажется, я уже пропустила время. Вот оно, кольцо, которое сейчас нужно выдернуть. Я нащупала кольцо, держаться сразу Данила мне за него не разрешил. Я дернула кольцо. И услышала, как звонит телефон. Смешно, это смешно. Скорей всего, это Егор. А меня нет! Я – лечу! Я почувствовала, как меня резко дернуло вверх, и я как будто сначала остановилась, а потом медленно поплыла, или мне показалось, что медленно – по сравнению с тем, как я летела до этого.

Земля была по-прежнему далеко и как-то боком, но вот вроде… выровнялась. Мне стало легче дышать. И полет словно ускорился. Я крепко держалась за стропила, хотя это было в принципе и не так нужно. Совсем не нужно. С таким же успехом можно держаться за воздух. Парашют держит меня сам. А ощущение – что держит воздух.

Я попробовала отпустить одну руку. Потом вторую. Раскинула руки в стороны. Я… лечу! Вот сейчас я лечу по-настоящему!

Если я уроню телефон, то буду клушей. Я осторожно, медленно расстегнула кармашек, достала телефон. С чего я его уроню? Люди видео в воздухе снимают. Я не хуже тех людей. Я сфотографировала несколько раз землю, золотое солнце, летящие в стороне парашюты. И убрала телефон. Даже застегнула кармашек.

Вокруг меня на расстоянии летели другие парашютисты, я видела разноцветные купола. Оранжевые, красные, белые, синие, зеленые, желтые… Красивый многоцветный купол, еще один, с большим лиловым цветком посередине… В ушах я сначала слышала лишь стук сердца. Потом Катькин голос, а сейчас у меня как будто звучала какая-то музыка… Я подумала, что не выдернула наушники… Да нет! Как же! Я отдала их Даниле. Это не из телефона. Просто легкая музыка, красивая. Значит, в голове. Я стала напевать. Но ветер довольно сильно дул в лицо, не распоешься.

Я летела навстречу золотому закатному небу, с огромным солнцем, которое медленно-медленно садилось в густо-розовые вспененные тучи, с темно-фиолетовыми ободками по контуру. Необыкновенно красиво. Я посмотрела на землю, она приближалась, но тоже медленно. Сколько я уже в воздухе? Какая удачная погода, чудесный закат, совсем небольшой ветер, иначе нельзя было бы прыгать.