Эндер поднял руку и положил ее на теплый живот Человека. Шишечки были просто горячими.

— Я тоже буду чтить тебя.

— И если договор между твоим и моим племенем будет заключен, ты поможешь мне, возьмешь меня в третью жизнь? Позволишь мне расти и пить свет?

— Могу ли я сделать это быстро? Не тем медленным и мучительным пу…

— И превратить меня в одно из молчащих деревьев? Никогда не быть отцом? Никакой чести — только кормить своим соком грязных масиос да отдавать древесину братьям, когда они станут петь мне?

— А разве нет кого-нибудь еще, кто мог бы сделать это? — спросил Эндер. — Разве кто-нибудь из братьев, знающий ваш путь жизни и смерти, не может заменить меня?

— Ты ничего не понимаешь, — покачал головой Человек. — Вот так все племя узнает, что была сказана правда. Либо я беру тебя в третью жизнь, либо ты даешь ее мне, либо договор остается неподписанным. Я не стану убивать тебя, Голос, а нам обоим нужно это соглашение.

— Я согласен.

Человек кивнул, отвел руку и направился к Крикунье.

— О Деус, — прошептала Кванда. — Как же у вас поднимется рука?

Эндер не ответил ей. Он просто шел через лес, следом за Стрелой, и внимательно смотрел под ноги. Новинья отдала проводнику свой фонарик, и Стрела баловался с ним, как ребенок: то расширял, то сужал луч спета, любовался огромными страшными тенями, которые отбрасывали деревья и кусты. И вообще был счастлив. Эндер никогда не видел такого веселого свинкса.

А за спиной они слышали голоса жен, страшную, горькую какофонию. Человек рассказал им правду о Пипо и Либо, о том, что они умерли настоящей смертью, чтобы не делать с Мандачувой и Листоедом то, что им казалось убийством. Только когда они отошли достаточно далеко и рыдания жен стали слышны хуже, чем звуки шагов и вой ветра в листве, люди осмелились заговорить.

— Это была месса по душе моего отца, — сказала Кванда.

— И моего, — добавила Новинья. И все поняли, что она говорит о Пипо, а не о давно умершем Венерадо, Густо.

Но Эндер не участвовал в беседе, он не знал Пипо и Либо, а потому не хранил памяти о них, не разделял общей скорби. Он мог думать только о деревьях этого леса. Когда-то давным-давно все они были живыми свинксами, ходили, дышали — каждый из них. Свинксы могли петь им песни, разговаривать с ними, могли иногда понять, что говорят деревья. Но Эндер-то не мог. Для Эндера деревья не были людьми, он никогда не научится воспринимать их как людей. Если он вонзит нож в тело Человека, то в глазах свинксов это, конечно, не будет убийством, но все равно тем самым отсечет, уничтожит ту часть жизни Человека, которую он, Эндер, способен понять. Как свинкс Человек для него — настоящий раман, брат… Как дерево… Он будет только надгробием, могильным камнем — ни во что другое Эндер не способен поверить. Потому что не может понять.

«И снова, — подумал он, — мне придется убивать, хотя я дал себе слово никогда больше этого не делать».

Он почувствовал, как рука Новиньи взяла его за локоть. Новинья оперлась о него.

— Помогите мне, — попросила она. — В этой темноте я словно слепая.

— У меня прекрасное ночное зрение, — весело отозвался Ольядо откуда-то сзади.

— Заткнись, полено, — яростно прошептала Эла. — Мама хочет идти рядом с ним.

Оба — и Новинья, и Эндер — ясно слышали этот шепот, и каждый мог ощутить беззвучный смех другого. Они шли по тропинке, Новинья прижималась к нему все ближе.

— Да, я думаю, у вас хватит мужества сделать то, что вы должны, — сказала она так, что только он мог услышать.

— Холодный и беспощадный? — спросил он. В интонации был намек на иронию, но слова прозвучали неожиданно правдиво и оставили металлический привкус во рту.

— У вас достаточно доброе сердце, — сказала она, — чтобы прижечь рану другого раскаленным железом, если это единственный способ исцелить ее.

У нее было право говорить так, сегодня вечером она сама почувствовала прикосновение этого железа. И Эндер поверил ей, и у него стало легче на сердце. Он был готов к кровавой работе, ожидавшей его.

Эндер не думал, что сможет заснуть. Мысль о том, что ждет впереди, гнала всякий сон. Но, проснувшись от тихого голоса, он понял, что лежит на склоне, на упругом ковре капима. Голова его покоилась на коленях Новиньи. И все еще не рассвело. Недолго проспал.

— Они идут, — повторила Новинья.

Эндер сел. Когда-то, ребенком, он просыпался сразу и мгновенно, но тогда от этого зависела жизнь, тогда он был солдатом. Сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы проснуться. Кванда, Эла — обе не спят и смотрят на него. Ольядо уснул. Квим только зашевелился, просыпается. Высокое дерево — третья жизнь Корнероя — поднимается в небо всего в нескольких метрах от них. А совсем близко, за оградой, первые домики Милагра прижимаются к склону, а над ними, на самом высоком холме, плывут монастырь и собор.

С другой стороны, от леса, вереницей спускались вниз Человек, Мандачува, Листоед, Стрела, Чашка, Календарь, Червяк, Танцор и несколько других братьев, чьих имен Кванда не могла назвать.

— Я их никогда не видела, — сказала она. — Они, наверно, из других общин.

«Ну, есть ли у нас договор? — спросил себя Эндер. — Только это сейчас важно. Удалось ли Человеку убедить жен принять новый взгляд на мир?»

Человек тащил что-то завернутое в листья. Не сказав ни слова, свинксы положили сверток перед Эндером. Человек осторожно развернул его. Это была компьютерная распечатка.

— «Королева Улья» и «Гегемон», — шепотом объяснила Кванда. — Миро принес им эту книгу.

— Договор, — объявил Человек.

Только тогда они поняли, что распечатка перевернута чистой стороной вверх. Только она уже не была чистой. При свете фонарика они смогли увидеть нечеткие печатные буквы. Большие и очень неуклюжие. Кванда ахнула.

— Мы никогда не учили их, как делать чернила, — пробормотала она. — И писать тоже не учили.

— Календарь научился рисовать буквы, — объяснил Человек. — Сначала он писал их палочкой по земле. А Червяк придумал, как приготовить чернила. Из лепешек кабр и сушеных масиос. Вы ведь гак делаете договоры, правда?

— Да, — подтвердил Эндер.

— Если мы не напишем его на бумаге, то по-разному запомним его.

— Правильно, — согласился Эндер. — Вы хорошо сделали, что записали.

— Мы внесли некоторые изменения. Жены хотели, чтобы они обязательно были, и я подумал, что ты не станешь возражать. — Человек указал пальцем на несколько строчек. — Вы, люди, можете заключать договор с другими свинксами, но только этот договор. Вы не должны учить других тому, чему не учите нас. Можешь ты принять этот пункт?

— Конечно.