В комнату вошёл Волгин.

— Ничего, если я покемарю?

— Да хоть жить здесь оставайся. Только сначала поешь.

— Я же говорю, что не хочется.

— Через десять минут всё будет готово.

— Сегодня вечером я убью эту тварь, — сказал Акулов, укладываясь на диван; ноги он закинул на боковой валик, а руки сложил под головой и потянулся всем телом, так что рубашка на груди разошлась, открывая спрятанный под ней ножик в пластиковом чехле. — Интересно, что она сможет сказать в своё оправдание? Раньше я был уверен, что в таких случаях надо не разговаривать, а быстро делать дело и уходить. Но теперь мне хочется с ней пообщаться. В последний раз…

— Ты уверен, что надо поступить именно так?

— Да. Какие могут быть варианты?

— А почему — «она»?

— Потому что слово «тварь» женского рода. По-моему, самое точное определение для этого урода.

— Слишком интеллигентное.

— Ничего, я предоставлю ему возможность удостовериться, что интеллигентность — не синоним мягкотелости.

За едой последний раз обсудили детали своего плана. Он был прост и потому имел много шансов быть выполненным. Хотя когда последний раз подобные ситуации разворачивались строго в соответствии со сценарием?

Волгин занялся мытьём посуды. Вспомнил, как утром это делала Маргарита. Чтобы отогнать ненужные мысли, постарался представить её реакцию, когда посреди ночи ей сообщат о смерти подозреваемого. Одно можно угадать точно: она не обрадуется. А дальше могут быть варианты. Вплоть до камеры.

Акулов позвонил Маше:

— Все нормально, работаем. Новостей пока нет.

— У тебя странный голос.

— Я просто устал.

— Мне кажется, дело не только в усталости.

— Ещё у нас очень холодно.

Прощание вышло не слишком красивым. Акулов старался быстрее закруглить разговор, в то время как Маша, чувствуя неладное, приставала с вопросами. Не выдержала и пригрозила:

— Я завтра приеду.

— Давай.

Поговорив, пришёл на кухню. Стоял, глядя, как Волгин моет посуду. Кисло усмехнувшись, предложил:

— Ватсон, вам помочь?

— Идите, Планктонов, отсюда. Не мешайте работать.

— Я опустил тебя рублей на двадцать.

— Ничего страшного. С получки отдашь пятьдесят.

— У вас высокие проценты.

— Так и я сам немаленького роста.

— Слышишь? По-моему, твой мобильник?

— Не иначе Катышев проснулся.

Сергей вытер руки и поспешил в коридор. Достал из кармана куртки телефон:

— Да.

— Ты где?

Все правильно, Катышев.

Краем уха Акулов прислушивался к разговору. Исключить того, что начальник пронюхал что-то об операции, было нельзя. Иногда Бешеный Бык проявлял чудеса сообразительности и осведомлённости.

— …Так, так. Ни фига себе! Да-а, не ожидал… Нет, мы пока подъехать не сможем. Одну информашку надо проверить. Что? Да кто ж наперёд знает? Может, и подтвердится. Если нам повезёт…

— Что-то случилось? — спросил Андрей, когда Волгин вернулся.

Можно было не спрашивать. По лицу Сергея и так было заметно, что он здорово удивлён и поспешит свежей новостью поделиться:

— Случилось. Никогда не догадаешься, что. Сазонов нашёл чеченца, Ваху Хамидовича.

— Не верю. Шурик не сможет найти даже свою тень в солнечный день.

— Нашёл и геройски задержал.

— Не иначе как в дупель пьяный Ваха упал ему под ноги.

— Он пытался сбить Сазона машиной. Шурик прыгнул на капот и расстрелял колеса. В тачке чечена оказалось много всего интересного. Например, мартыновский телефон. И граната.

— Да-а… Ну что сказать? Мне нечего сказать.

— Плохо, младший инспектор Планктонов. Могли бы поздравить меня.

— С какого перепуга?

— А кто Сазонова инструктировал? Кто ему ставил задачу, пока ты перед девочкой в коридоре расшаркивался? Забыл сказать Василичу, чтобы меня включили в сводку. На первый номер я не претендую, он всегда для главка зарезервирован, но где-нибудь на четвёртой-пятой строчке хотелось бы поместиться. Главное — это организовать работу, а не участвовать в ней. Вот как мы и на сегодняшний вечер задумали…

Акулов и кладбище. — «Тварь» не торопится. — «Пенальти». — Детство. — Отрочество. — Глупость. — Настоящее чувство. — «…Он первый начал!» — Шантаж. — Ещё более настоящее чувство. — Хороший стрелок. — Месть Акулы

Милицейскую карьеру Акулов начинал постовым в полку ведомственной милиции — подразделении столь же спокойном, сколь и малоизвестном. Охраняли памятники старины, крупные магазины, мосты и некоторые другие объекты, администрация которых заботилась о сохранности имущества и порядке. К числу последних относилось и Северное кладбище. Андрею довелось отстоять на нём несколько смен. В отличие от старослужащих, которые старались в ночное время не отходить далеко от пикета, ему всё было интересно, и большую часть рабочего времени он проводил на ногах, так что быстро запомнил расположение тропинок, склепов и мемориальных захоронений. Некоторые его тогдашние коллеги, в основном из числа тех, кто на кладбище дежурил давно, спелись с руководством среднего звена и подрабатывали рытьём и окультуриванием могил как во время дежурств, так и после. В финансовом плане выходило неплохо, за три-четыре дня они зарабатывали больше своей месячной заплаты, но Акулов такими доходами брезговал. Он стремился к настоящей работе, считая, что раз надел форму, то не должен отсиживаться в кустах или калымить, используя служебное положение. А настоящей работы как раз таки не было. За два года, проведённых в полку на должностях милиционера и командира отделения, он задержал всего трёх человек. Двух алкашей, приставших прямо к нему с требованием составить компанию и помочь раздавить бутылку портвейна, и одного эксгибициониста, тоже неслабо поддатого. «Трясун» был с приятелем, но тому посчастливилось убежать, пока Андрей конвоировал их к пикету — в то время он был сотрудником молодым и наивным, стремился соблюдать все инструкции и профессиональные обычаи, сложившиеся в подразделении, где за последние десять лет только однажды табельное оружие применялось на поражение, а предупредительный выстрел в воздух рассматривался как ЧП. Акулов постеснялся надеть на хулиганов наручники, о чём буквально через три месяца, уже переведясь на работу в угрозыск, вспоминал со стыдом. Убежавший задержанный не представлял большой опасности в плане общественной безопасности, но промах больно бил по самолюбию. За этот случай Акулов сам себя прозвал раззявой и в дальнейшем делал все, чтобы прецедент не повторился.