пришёл в себя. Но не совсем: смотрел на всё, и на себя тоже, как-то издалека, будто со стороны. Встал, – я и не я, – подтянул вверх Доминика, обдёрнулся, зачем-то отряхнул колени, хотя был насквозь мокрый и грязный. Асуриец на меня смотрел, а я всё отряхивался и сбрасывал волосы с лица, отлеплял, – мокрые – будто это имело значение. Постепенно мысли приходили в порядок, осталась только какая-то отстранённость и оглушённость, будто рядом неожиданно жахнули из пушки.

На самом деле жахнуть-то никто не успел. Даже на лафеты их пристроить не успели. Бесполезное тяжёлое железо…

Я застегнул те пуговицы, что уцелели. Подумал, снимать ли пояс с пистолетами. А асурийский принц стоял и ждал, за его спиной стояли драконы, и Доминик смотрел на меня, ухватившись за своё Око, как за последнюю надежду.

Я вдруг понял, что Доминику меня жаль – и от этого стало больно, даже захотелось согнуться. Я обхватил себя руками, чтобы как-то с собой сладить.

Почему, с чего ему меня жалеть?! Он же должен злорадствовать сейчас, хотя бы потому, что оказался правым! Удовлетвориться, что мне, наконец, всё отлилось – и эти сгоревшие туземцы, и его собственные мытарства… Ну уж, если и не радоваться, – не под его натуру вроде бы радоваться чужой смерти, – то чувствовать, по крайней мере, что всё выходит по справедливости… Так что ж?!

А он всё смотрел – и я ему улыбнулся. Сказал:

– Доминик, помолись за меня потом. Я тебе верю, я знаю: твоя молитва дойдёт… Так, может быть, я попаду на небеса хотя бы лет через сто?

Доминик вздохнул, прижал кулак с Оком к груди, сощурился и сказал что-то асурийцу на здешнем языке. А асуриец ответил по-нашему:

– Мне тоже не нравится, что так вышло. Ему было бы лучше погибнуть в бою. И этим несчастным тоже лучше было бы погибнуть в бою, – кивнул в сторону, и я увидел, что поодаль на траве сидят мои уцелевшие волкодавы. Драконы медными статуями замерли вокруг, готовые взлететь в любой момент и растерзать всякого, кто рыпнется.

Волкодавов не больше сотни. Всё, что осталось от моей армии. Меня снова окатило стыдом. Да, они наёмники. Я теперь понимал, что они к тому же изрядные подонки, и всё такое – но я всё равно не хотел, чтобы они все умерли здесь. Пламя и ад, я, оказывается, не думал о том, что это будут смерти, смерти и смерти! Не только язычников поубивают, но и верующих… просто река кровищи, никого из командиров, никого из моей свиты в живых не осталось – как же оно могло случиться…

Я вдруг увидел, как страшно они устали. У них были такие же отрешённые, безразличные лица, как и у меня, наверное. Оружие – и пистолеты, и сабли, и ножи – валялось в луже у брошенных телег, нелепой грудой, какой сваливают ненужные вещи. У меня защемило сердце и страшно захотелось что-нибудь сделать – может быть, поэтому я и заговорил с асурийцем.

– Хочешь, чтобы мы умерли в том городе? – спросил я.

– Не знаю, – сказал асуриец. Скорее, грустно.

– Ты сказал, мы вытащили мёртвых из могил и разбудили нежить? – сказал я. – Мы? Я?

– Вы все, наверное, – сказал асуриец. – Какая теперь разница?

– Мы… я думаю… тебе придётся загонять всю эту дрянь назад в преисподнюю? – спросил я.

Асуриец чуть усмехнулся.

– Да. И что?

– Возьми нас с собой, – сказал я неожиданно для себя. – И меня, и волкодавов… в смысле – моих солдат – возьми? Ты сам сказал: жаль, что нас не убили в бою, – так дай нам умереть в бою! Ты ещё назвал Доминика солнечным воином – он уже… он ведь… он может… то есть вместе с ним мы можем загнать падаль обратно, я имею в виду.

Доминик просиял. Дамы и господа, он улыбнулся, будто ему невероятное счастье привалило, – и выпалил что-то радостное на языческой тарабарщине! А плоскомордый, который всё время оказывался поблизости от своего принца, ухмыльнулся в ответ. Доминик вообще производил на асурийцев хорошее впечатление.

Но принц пожал плечами.

– Ты наш враг, – сказал он холодно. – Ты предашь при первой возможности. И твои люди предадут. Они привыкли воевать подло, воевать с теми, кто не может защищаться. Как ты поведёшь их в горы Нежити – на смерть?

Эта тирада выбила меня из оцепенения просто-таки поленом. Даже кулаки сами собой сжались. Я выпрямился и высказал всё, что хотел.

– Вот что, дракон, – сказал я, – я не собираюсь валяться у тебя в ногах. Я думал – тебе претит убивать безоружных, но если нет – убивай, я не дёрнусь! Я дурак, да. Некоторые вещи меня в этом убедили. Но я не трус, не лжец и не предатель. Мой отец – король, ты знаешь, что это значит?!

Я думал, асуриец взбесится, но он улыбнулся странно и печально.

– Я знаю, что это значит. Королевская честь… Хорошо, принц Антоний, иди и умри. На это каждый из нас имеет право – пойти и умереть, если королевская честь этого требует.

– Тебе Доминик назвал моё имя? – спросил я.

– Нет, – сказал асуриец. – Но это не важно. Меня зовут Тхарайя, Ветер на вашем языке, принц Антоний. И, если ты выбрал такой удел, я твой командир.

Я кивнул – и он кивнул. И отошёл к своим, а я – к своим.

Потом хоронили мертвецов, и Доминик их проводил, на коленях под дождём; ещё позже драконы совещались между собой, а волкодавы ловили лошадей, разбирали мокрые клинки и целовали мои руки. Их благодарность почему-то вызывала у меня жуткий стыд, но от того, что хоть кто-то из наших уцелел и я не один, стало чуточку легче. Мне привели рыженькую; она была мокрая и заляпанная гнилой кровью, но целая, не дичилась, только обнюхивала меня и фыркала. Наверное, это должно было меня просто осчастливить – но я только порадовался за неё, и всё. Волкодавы смотрели на меня обожающими глазами, клялись, что мертвяков зубами порвут; я не знал по именам никого из них. Коренастый бородатый парень весело высказался в том смысле, что тем, кто уцелеет, ещё будут и золото, и бабы… Мне было дико это слышать и страшно хотелось хоть парой слов перекинуться с Домиником. У меня просто камень свалился с души, когда он, наконец, ушёл от этого плоскомордого, чтобы поговорить со мной.

Доминик выглядел вовсе не радостно, но как-то успокоенно.

– Я по-прежнему молюсь за тебя, – сказал он.

– Ты что, их за меня просил? – спросил