– А если он слабый и ваших пыток не выдержал?!..

Мухин сощурил глаза и пристально посмотрев на Вилора, гнусно прошипел:

– Не надо было сюда ко мне попадать! Попался, признался, в лагерь за решетку!

– Нет, вы точно больной!

– Ладно! Хватит! – рассвирепел Мухин и ударил кулаком по столу. – Развел мне тут демагогию! Лучше говори, как убил Скрябину! А то я тебе весь спектр услуг от энкавэдэ применю! – милиционер кивнул на журнал, что лежал рядом.

– Да пошел ты…

Мухин ухмыльнулся и, лениво затушив сигарету в пепельнице, медленно встал из-за стола и подошел к Вилору.

Он вновь склонился над ним и зашептал в ухо:

– Нет, пока я к тебе методы, что описаны у гражданина Солженицына применять не буду. Мороки много… Но это пока! А сегодня мы попробуем простенький вариант признания. Очень простенький и эффективный, но вот есть один минус у этого метода, после него, ручку или карандаш держать больно! – Мухин разогнулся и, посмотрев сверху вниз на Вилора, добавил. – Ты ведь драматург и поэт у нас? Щелкопер вольнодумец? А?! Гражданин Щукин?!

– Да пошел ты!

– А вот это не надо! Не надо! – издевательски пробубнил Мухин.

Он достал из-за спины карандаш, обычный карандаш с красным грифелем. На его ребристых боках, как показалось Вилору, блеснули капельками крови.

– Вот, видишь этот карандашик?! А?! Это не просто карандашик, а волшебная палочка! – Мухин выговаривал каждую букву с каким-то смаком, словно упиваясь беспомощностью человека, который сидел на стуле со скованными руками. – С помощью этой палочки можно заставить даже самого упертого и неразговорчивого преступника говорить то, что надо! Не веришь?! – милиционер противно улыбнулся, растянув тонкие губы и оголив желтые от табака зубы. – Ты же любишь писать?! А, Щукин?! Как ты любишь писать? Вот сейчас этот карандашик поможет тебе не только писать, но и говорить!

Мухин зашел Вилору за спину и присел на корточки. Он медленно вставил карандаш в правую руку Щукина, между указательным и средним пальцем.

– Вот, ощути крепость дерева, из которого изготовили этот карандаш, – бормотал словно душевнобольной, Мухин.

Вилор не видел его лица, но чувствовал, что опер зло улыбается.

– Как только ты признаешься, то тогда этот волшебный карандашик из твоих гениальных пальчиков выпадет, – шептал милиционер.

В этот момент Щукин ощутил резкую боль между пальцев. Милиционер с силой сжал ему фаланги и начал крутить карандаш.

Это было невыносимо!

Острые ребра струганной палочки буквально вгрызались в кости пальцев.

Первые секунды, Вилор сжав зубы, терпел, хотя в глазах потемнело и так хотелось закричать. Мухин видя, что его метод не подействовал, сжал пальцы с еще большей силой. От напряжения у Евгения покраснело лицо.

Карандаш вращался, сдирая кожу и, буквально перемалывал мясо.

Боль!

Она заставляет вырываться звукам из груди, легкие выталкивают воздух, сердце отчаянно бьется.

– М-м-м, – застонал Вилор, стараясь это делать, как можно тише, странно, но он стеснялся своего мучителя, как молодые парни стесняются медсестру в травм пункте, которая ставит им инъекцию в ягодицу.

– Вот, вот, как-правда-то трудно выходит из тебя! – смаковал его страданиями Мухин. – Говори и все будет хорошо! Освободи совесть, душу и все! Никаких проблем! Скажи правду! – уговаривал Вилора опер.

Он вращал и вращал карандаш.

Вилор понял, что от боли он не сможет контролировать свои эмоции, на секунду ему показалось, что ради того, чтобы его оставили в покое, он готов на все!

На подлость и трусость!

На личное унижение, на все что ему прикажут!

Еще секунда, еще одна, она тянется как вечность!

Проклятый карандаш, он вращается, как нож мясорубки!

Нет! Не кричать! Ни в коем случае не кричать! Это слишком большой подарок для этого мерзавца!

Крик как символ слабости! Крик как признание беспомощности!

Маленькое противное бревнышко, оно уничтожает человека, как личность!

– А-а-а! – не выдержал и закричал Щукин.

Он не в силах был больше удерживать в себе боль. Она, вырывалась наружу, теребя связки и вылетая через гортань нечеловеческим воплем.

А Мухин, воодушевленный воплем арестанта, все вращал и вращал карандаш.

– Говори! Признавайся! Это ты убил Скрябину! Говори!

Пальцы хрустят!

Как казалось Вилору, он ничего не видел от боли, глаза хоть и раскрыты, но черные пятна закрывают белый свет.

– А-а-а! – вырывается из груди, звуки существуют сами по себе.

– Говори, сознавайся! – слышно, где-то там, в тумане пространства.

«Сознаться? Лучше сознаться! Передышка! Передышка!» – пульсирует лазером мысль.

Еще одно вращение страшной маленькой красной палочки!

Какие-то миллиметры движения. Но они убивают все! Они убивают человека как личность!

«Мне ничего не надо! Мне ничего не надо! Лучше пусть будет все как будет! Пусть лучше тюрьма и одиночество! Жизнь без Лидии все равно бессмысленна!» – Вилор сжал зубы, так, что как показалось ему, был слышан скрип костей во рту.

– Говори! Это ты, ты, убил Скрябину! Говори! – звучит голос, как из преисподней.

Секунды – это вечность! Секунды – это пропасть!

– Признавайся! Признавайся!..

Но!

Все закончилось неожиданно.

От напряжения устал и Мухин. Он, был красный как рак и тяжело дышал, опер плюнул и поднялся, он не мог больше сидеть на корточках и вращать карандаш между пальцев у Вилора. Обливаясь потом, милиционер устало выдохнул, прошел и сел на свое рабочее место за столом.

Трясущимися руками, он достал из пачки сигарету и низким противным голосом сказал:

– Сука… это как секс! Такое напряжение! – Мухин щелкнул зажигалкой и, выпустив дым из легких, облегченно буркнул. – Надо же! Я сам с тобой тут мучаюсь! Обычно на карандаше больше пяти минут никто не держался, а я тебе это грифель кручу уже почти полчаса!

Вилор сидел, низко склонив голову. Он не хотел слушать этого мерзкого человека. Минуты покоя для него сейчас казались блаженством. Щукин не чувствовал своих пальцев на правой руке, он попытался ими пошевелить, но не смог.

«Когда, в какое мгновение, человек становится мучителем, палачом, извергом? Как он становиться им? Осознанно? Неужели совесть, или как там его, внутренний голос не протестует. И не вопит этому человеку: ты будешь проклят, ты будешь мразью, ты сам себя будешь ненавидеть! А может внутренний голос наоборот подталкивает человека к насилию над другими? Что это? Как это? Почему одни осознанно хотят быть мучителями? Почему? Ведь в детстве они все боялись уколов, плакали, когда набивали себе шишки и ссадины! Но одни потом понимали, что человеческая боль, да и вообще не только человеческая это мерзко и страшно, а другие наоборот хотели завладеть этой болью, как оружием и применять ее к другим людям, чтобы властвовать над ними! Как человечество разделилось на эти категории? Почему это произошло? Кому это нужно? Вот этот ублюдок Мухин, наверняка у него есть сын или дочь, и что? Но, готов ли он видеть, как мучают его детей? Он готов понять того человека, который бы, вот так, крутил карандаш между детских пальчиков? Вряд ли, он готов причинять боль только незнакомым его людям, а родным и близким… странно» – Вилор вдруг понял, что думает как-то равнодушно, словно он смотрел на все это происходящее в кабинете Мухина со стороны.