Голубой купол неба обрамлял метелки ржи и овсяницы, вокруг головы Фрэнсис стояла золотисто-зеленая стена из всевозможных трав. В их зелени под порывами легкого ветерка колыхались прелестные головки маргариток – белоснежные лепестки окружали желтую, как домашнее масло, сердцевину.

В голубом небе вились жаворонки, сверху лилось их мелодичное пение, наполняя луг восхитительной музыкой. В густой траве затаились зяблики и овсянки.

Фрэнсис была в Эссексе, в своем старом доме. Она жила тут уже несколько недель.

Фрэнсис повесила картину Найджела в спальне. Каждый день она смотрела на нее, как будто безмолвный холст мог рассказать ей правду о нем, которую она не смогла разгадать. Но она видела лишь правду о самой себе. Она умела вести дела, была сильной и могла справиться со своими страхами. Все это дал ей Найджел. Он подарил ей осознание своей личности. Она англичанка.

Вот ее истинная суть, обогащенная опытом, но все же оставшаяся неизменной.

Люди в деревне улыбались ей. Они знали ее еще маленькой девочкой. Они помнили ее родителей. Несмотря на золотое колечко в носу, местные жители не осуждали ее. Она бродила по тропинкам в тех местах, где играла ребенком, и с болью в сердце воскрешала в памяти лицо Найджела, его непредсказуемый юмор.

Аккуратные английские деревушки с их простой и размеренной жизнью помогли ей разобраться в своих чувствах. Тем не менее она тосковала о знойной Индии, где белые журавли прокладывали себе путь к заснеженным вершинам Гималаев, как несущаяся сквозь бурю белая лошадь. А еще сильнее она тосковала по мужчине.

Потому что была безнадежно влюблена.

Его имя заставляло ее сердце биться сильнее. Найджел, Найджел, Найджел. Она была очарована этими звуками. Она любила его. Она хотела его. Даже распахнутое небо не могло смягчить ее раскаяния. Разве она могла знать, что полюбит его? Что это ее слабости, а не его станут между ними? Но она не будет ему в тягость. Она правильно поступила, что дала ему свободу. Печаль своей потери она унесет с собой в могилу. Найджел, маркиз Риво. Ее единственная настоящая любовь. «Нужно смириться с тем, что не можешь изменить».

Верит ли она еще в это? Найджел научил ее и другому: никогда не следует сдаваться без борьбы. А разве можно, не попробовав, утверждать, что ты не в силах ничего изменить? А что, если ей поехать в Лондон и попытаться найти его? От этой мысли ее сердце забилось сильнее. Завтра? А что, если ей поехать завтра? Раздумывая об этом, она устремила взгляд в бездонное небо. Солнечные лучи ложились на ее волосы и не прикрытую чадрой шею.

Где-то вдали ветер шелестел листвой дубов. Снова послышалось фырканье, вызвавшее у нее ассоциации с огнедышащим драконом. Фрэнсис села, и стебельки трав посыпались с ее головы на юбку. По полю скакал конь. Фрэнсис вскочила, уронив шляпку на землю. Грива и хвост лошади развевались по ветру, золотые и серебряные пятна на крупе блестели в лучах солнца. Конь несся без уздечки и седла, радуясь яркому дню и сверкающему в небе солнцу. Если представить, что кони могут смеяться, то он смеялся. Ее сердце замерло, а затем забилось в бешеном ритме.

Пронзительный свист прорезал густой знойный воздух, заглушив низкое гудение пчел. Конь резко остановился и чуть согнул передние ноги.

– Я здесь, – раздался голос у нее за спиной. – Ты не прогонишь меня?

Фрэнсис обернулась. Ее сердце звенело, как наковальня. Прислонившись к стволу дуба, Найджел любовался ею. На нем не было ни куртки, ни жилета, только белая рубашка, бриджи и изящные сапоги. Его руки обнимали охапку цветов: буйство белого, зеленого и желтого.

– Твой донской жеребец? – спросила девушка, чувствуя себя довольно глупо. Фрэнсис понимала, что вспыхнувшее лицо и бурное дыхание выдают ее, но не скрывала своего волнения. Он пришел к ней!

Солнечные лучи заливали Найджела, золотя его волосы и густые ресницы. Фрэнсис опустилась на траву – прибежище блестящих, как драгоценные камушки, пчел, крошечных жучков и других невинных тварей – и стиснула пальцами ленты шляпки, ошеломленная волной затопившего ее счастья. Он пришел к ней! Найджел приблизился и выпустил из рук охапку цветов. Маргаритки в беспорядке посыпались на землю.

– Лэнс вернул моего коня. Конюх через всю Францию доставил его в замок Риво.

– А письмо было? – Она посмотрела ему в лицо.

– Только одна строчка: «Он принадлежит тому, с кем осталось его сердце».

– Бедный Лэнс! Но я рада, что твой конь вернулся к тебе. С самой границы России…

– Ты здесь счастлива, Фрэнсис?

Она опустила взгляд на испещренную пятнами солнечного света траву.

– У меня было время подумать. Я поняла, как мало знаю о жизни. Мне казалось, что я потерялась между двух культур, но это не так. Я англичанка. Я по-настоящему не понимала того, чему научилась в Индии. Ты говорил, что моя философия поверхностна. Ты был прав. Это всего лишь отблеск неисчислимых сокровищ, испорченных моими собственными ограниченными представлениями. За священными текстами стоят столетия особой культуры. Что я могла понимать в них?

Он подошел ближе, и его тень упала на траву у ее ног.

– Ты научилась состраданию. Английская мораль часто слишком строга и суха – отражение природной стыдливости, – и это скорее ее порок, чем достоинство.

– Но с моей стороны было самонадеянным заявлять, что я знаю что-либо о Каме. Не в моих силах исправить то, что случилось, но все мои знания и представления были лишь слабым отражением действительности.

Найджел молча смотрел на нее. Она чувствовала его пристальный взгляд, как много месяцев назад в библиотеке, когда он пытался защитить ее и был раздражен ее упрямством.

– Нет, – сказал он. – Ты знала, что такое страх. Это достаточно реально.

– Я размышляла, – ее слова полились свободным потоком, как будто внезапно исчезла какая-то преграда, – над тем, что ты мне рассказывал о казаках, об отступлении из Москвы. Думаешь, я поэтому боялась тебя? Или потому, что поняла, увидев, как ты дрался с Лэнсом, что ты умеешь убивать?

Конь Найджела спокойно щипал траву и всего один раз поднял свою красивую и умную голову, чтобы взглянуть на них. Найджел опустился на примятую траву рядом с девушкой.

– Это не имеет значения, Фрэнсис.

– Нет, имеет. Потому что там, в доме на улице Арбр, все это висело над нами, подобно дамоклову мечу, угрожающему в любую секунду без всякого предупреждения обрушиться на нас. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я боюсь и осуждаю тебя за твои поступки.

Он взял маргаритку и ногтем расщепил ее стебель.

– Но брать на себя функции Господа? Мы не вправе распоряжаться жизнью и смертью людей.

– Обычно нет. Но разве ты мог остановить казаков? Накормить, одеть и утешить весь мир? У тех бедных французов оставалась последняя надежда – быстрое избавление от холода и мучений. Но ведь так бывает не всегда, правда? Кажется, я забыла об этом, пока не вернулась сюда. А может, мое прозрение началось в деревушке около Мейдстона.