Он, конечно, все понимает, но он обязан сказать маме правду. И мама должна крепиться.

Да, мама в Иване Петровиче ошиблась. Иван Петрович – враг народа.

23

Мама закрывает лицо руками и выбегает из кремлевских ворот. Скорее, скорее на Комсомольскую площадь и в «Красную стрелу»… Застать, хотя бы застать…

Иван Петрович маме открывает и греет ее на своей груди. Он чувствует – ему уже нет спасения.

Но он-то ладно… Он же все-таки мужчина. А вот она… Что же теперь будет с ней?

24

Наступает их последняя ночь, и они ни минуты не спят. И она все на него смотрит, все смотрит. И плачет. Она его хочет запомнить. Навсегда.

25

А утром Иван Петрович уходит и больше уже не приходит. И тут же появляются с обыском.

И вдруг обнаруживают «Майн Кампф» Гитлера и «Биографию Муссолини».

Мама потрясена.

26

Дотронувшись до диска телефона, мама выходит из оцепенения и набирает номер. Она должна, должна им все высказать. И ее обязаны выслушать!

За мамой приезжает машина, и маму увозят. Она сидит в кабинете на Литейном, и ее выслушивают. Мамины показания записывают.

27

Но почему же эти люди ей не верят? Ведь он же ни в чем не виноват! Он хороший, он очень хороший. Может, он просто оступился… И она… – к маминому горлу подступает комок, и ей предлагают стакан воды, но мама твердым движением его отстраняет, – она к нему приедет… пусть эти люди ему передадут… – мама берет стакан и, сделав глоток, судорожно переводит дыхание, – она к нему приедет в ссылку…

Мама роется в сумочке и достает все их фотографии и письма. Это история их любви. Мама просит все это передать ему. И тогда ему станет легче. Он будет знать, что она к нему приедет. Он должен это знать. И это придаст ему силы.

28

Переполненная надеждами, мама возвращается в пятикомнатную квартиру и, не находя себе места, ложится на тахту. На окне колышется занавеска, и мама смотрит на люстру.

Из Москвы приезжает бабушка. Мама бросается бабушке на шею, и обе садятся на диван и, прижавшись друг к другу, рыдают.

Бедный Иван Петрович… Бедный, бедный Ванечка.

29

Бабушка вытирает дочери слезы и снимает со стола скатерть. Уже пора собираться.

Мама не может здесь больше оставаться – ведь все тут напоминает о нем. И когда ей приходит в голову, что кто-то может эти святыни осквернить, то ее начинают душить спазмы.

Да. Надо взять. Надо все-все взять!

30

К подъезду подкатывает грузовик, и его нагружают мебелью. Но все не влезает, и бабушка с мамой уезжают. А через неделю мама возвращается за остатками, но квартира уже пустая.

Ничтожества, жалкие ничтожества! И как они только посмели переступить через самое святое!

31

Мама бросается в комиссионный и застывает. Она так и знала: их кресло, их любимое кресло, на котором мама сидела на коленях у Ванечки столько часов, теперь уже здесь!

«Подлые! Подлые! – У мамы мутится в глазах. – И как они только смогли…»

Но мама его покупать не станет. Ведь покупать – это уже осквернить. Это кресло бесценное.

32

Возвратившись в Москву, мама решает повеситься. Зачем ей жить, когда с нею нет ее Ванечки? Мама умрет, и они с Ванечкой встретятся. И снова будут вместе. Навсегда.

От Ванечки у нее остался шарф, и мама придумает приспособление. Ведь она инженер. И Ванечка будет доволен.

33

Но маму спасает дедушка. Дедушка видит, как она страдает, и не отходит от нее ни на шаг.

Он объясняет ситуацию: сейчас нужна бдительность, бдительность и еще раз бдительность!

Лес рубят – щепки летят.

34

Дедушка привозит маму на дачу к своему товарищу Любимову. (Любимов – нарком торговли, и его потом тоже расстреляют.) В саду у товарища Любимова весь цвет молодежи, и Верочке надо развеяться.

С букетом тюльпанов подходит Бельский. Его родители из Польши, и он давно мечтает с мамой познакомиться.

Он пробует с ней заговорить, но мама вспоминает Ванечку и закрывает лицо руками.

Через несколько дней Бельского забирают и увозят в товарном вагоне на Восток. Правда, через восемнадцать лет выпускают, и он уезжает на Запад.

А недавно мама разговаривала по телефону с друзьями из Разведуправления, и они ей сообщили, что во время последних событий в Польше Бельский покончил с собой.

35

И тогда мама уходит в лес и любуется сомкнутыми рядами стволов. Потом выходит на опушку и смотрит на облетающие листья. И такой простор, простор… И все листья, листья, листья…

И мама решает жить. Она собирает листья осени 1937 года…

36 И вдруг мама открывает «Правду» и читает всю правду. А там разоблачается та самая восьмерка предателей, про которую ей рассказывал Ванечка. И из этой «Правды» мама узнает, что Ванечка ей сказал неправду.

Как?! Она просто не может этому поверить… Оказывается, он тогда голосовал не «против», а «за»… И как же это он, Ванечка, мог? Ведь она же совсем ничего не знала. Почему он ей потом так и не признался? Глупый, глупый Ванечка…

Но нет… Наверно, он хотел как лучше… Милый, милый Ванечка…

37 Маму вызывают на Лубянку и предлагают ей заменить ее паспорт. Она должна от Ивана Петровича отказаться.

У мамы изымают ее очередной паспорт и выдают ей следующий. И с ней теперь ничего не случится.

Да и Ванечке тоже будет спокойнее: ведь если с мамой что-нибудь случится, то Ванечка этого не перенесет. Он же сам ей говорил.

38

И теперь маму приглашают уже в контрразведку и посылают во Францию. И перед самой поездкой ее опять вызывает Климент Ефремович.

Климент Ефремович ею доволен: мама не посрамила дедушку.

– А Иван Петрович… – Климент Ефремович смахивает с подбородка слезу, – а Ивана Петровича больше нет.

39 А после войны, когда вместе с Климентом Ефремовичем мама наводила в Восточной Европе порядок, ей вручили такой документ:

ГОСПОЖЕ ИНЖЕНЕР-ПОДПОЛКОВНИКУ МИХАЙЛОВОЙ ВЕРЕ ИВАНОВНЕ

По случаю 2-й годовщины освобождения Венгрии президент Венгерской республики присваивает Вам своим президенциальным решением от 11.4 сего г. орден «Венгерской свободы» серебряной степени в признание Ваших выдающихся заслуг, приобретенных в связи с освобождением нашей страны.

1947 г.

Ференц Надь

(впоследствии тоже расстрелянный и тоже как враг народа.)

40

Уже почти полгода, как прах моей мамы покоится в нашем семейном склепе на Новодевичьем кладбище.

А на поминках после возвращения из крематория, когда родные и близкие сидели за столом и каждый что-нибудь о маме говорил, я тоже поднял руку и встал.