частях здания и почти не встречались. Здесь было тише и спокойнее, меньше учащихся и меньше суматохи. А меж собой Синод Вселенских Истин все называли — Вселенским. На учёбу во Вселенском у меня ушло двенадцать лет. Я был благодарен Лиге, что она давала мне много дополнительного материала в нагрузку, говоря:

— Во Вселенском будет учиться легче, если уже сейчас ты получишь элементарные знания по изучаемому там.

Она со многими работала индивидуально. И меня всегда удивляло, сколько же в ней энергии и знаний, если она так много работает и успевает проводить занятия как с группами учащихся, так и с отдельными учебниками высших уровней. Мне же она давала задания для самостоятельного изучения, время от времени она вызывала меня к себе и в простой непринуждённой беседе узнавала всё, что ей было необходимо. А именно: насколько глубоко я изучил данный ею материал.

Меж низшими и высшими уровнями во Вселенском я не брал отдыха, у меня было достаточно свободного времени, которое я посвящал обучению игре на органе. Мне очень нравится орган — синтезатор различных звуков, которые, сочетаясь, словно подхватывают душу и уносят её в неизведанные прекрасные выси. Так я воспринимаю музыку звучащего органа.

И вот обучение в Синоде Вселенских Истин завершено! Я получил высшее образование Космоса. И почти одновременно мне был возвращён дар — писать стихи, хоть и не в той полноте, которой я обладал на Земле. Сначала у меня слагались лишь четверостишья, которые я не мог продолжить: терялась связь меж строками, и исчезал замысел стихотворения. Своими неудачами я поделился с Óдином при встрече:

— Знаешь, Óдин, ко мне вернулся дар стихотворчества, но более одного четверостишья я не могу сложить: теряется замысел.

— Это совсем не страшно, Николай, ты долгое время был оторван от этого занятия, поэтому потерял некоторые навыки. Со временем всё восстановится.

— Хорошо бы, но я боюсь, что вместо поэта стану прозаиком!

— Не понимаю тебя…

— У меня в последнее время очень легко идёт проза, хочешь, прочти на досуге, здесь наброски нескольких рассказов, — и я протянул ему папку с черновиками.

— А как же ты?

— Возьму после, или передашь через кого-нибудь. Я и после могу завершить работу над ними.

— Что ж, я прочту. Это интересно. А о стихах не переживай, если в прозе звучит поэзия, то рано или поздно родится рифма, и сложатся в строки и стихи. А, может, и в поэмы.

— Благодарю, Óдин, за доброе слово. Ты спешишь?

— Да, так уж обстоят дела, мне надо идти… О! Чуть не забыл спросить, ты не знаешь когда вернётся Био?

— Учитель вернётся через две недели, если не позже, но никак не раньше.

— Хорошо, я навещу его, он нужен мне. До встречи, Николай.

— До встречи, Óдин.

Если Николоса я привык называть просто Николосом, а не старцем, как звал его раньше, то Учителя называть по имени я так и не смог. Он был и останется для меня Учителем.

Как-то однажды ко мне пришёл Учитель. Он старался быть весёлым и разговорчивым, даже шутил. И всё же я видел, что он чем-то озабочен. Я чувствовал, что ему надо поговорить со мной, но он не мог начать разговор. Через несколько дней он пришёл снова и по-прежнему не мог решиться на разговор. Тогда я решил помочь ему.

— Скажи, Учитель, тебя что-то волнует или беспокоит, может быть, я могу быть тебе полезным?

— О чём ты, Николай? Ах, да… Я обеспокоен, но не собой, а тобой. Я давно хочу поговорить с тобой, да всё не решусь…

— А ты не думай особо, что и как сказать. Говори прямо всё, как есть.

— Николай! За годы жизни здесь, в этом мире, ты слился с ним, стал его неотъемлемой частичкой. К тебе возвращается дар творчества, и очень скоро ты начнёшь работать…

— К чему ты всё это говоришь, Учитель?

— Я хочу уберечь тебя, может, от очередной ошибки или срыва. Тебе это сейчас ни к чему.

— Я понял тебя, Учитель, ты что-то хочешь сказать мне о Тамаре, — впервые за многие годы я вслух произнёс её имя.

— Да, о ней. Ты дорог мне … а я кое-что узнал …

— Что, Учитель? Скажи мне …

— Я ничего не буду тебе говорить, потому что она сама тебе при встрече всё расскажет.

— Когда она придёт ко мне? Ты можешь сказать?

— Скоро. Теперь уже очень скоро. Намного раньше, чем ты можешь предположить. Возможно, в ближайшие несколько дней.

— О! Учитель, как ты меня обрадовал …

— Не знаю, должен ли я был тебе говорить об этом, но уже сказанного не вернёшь.

— Ты сообщил мне хорошую новость, Учитель, так что же тебя беспокоит, от чего же ты меня хочешь оградить? — я был в восторге и ни о чём серьёзном не думал в эти минуты.

— От очередного срыва!

— Разве для этого есть причины? Учитель, скажи мне, что ты знаешь?

— Я могу сказать только одно: Тамаре предстоит сделать выбор, и решение только за ней…

— О каком выборе ты можешь говорить, Учитель? Ведь мы с Тамарой любим друг друга…

— Хорошо, если б это было бы так…

— Я верю, что так оно и есть, Учитель!

— Что ж, я, пожалуй, пойду. Надеюсь, твоя вера спасёт тебя…

Не знаю, что имел в виду Учитель, говоря эти слова. Но после его ухода я ещё долгое время находился под впечатлением известия о предстоящей встрече с Тамарой. Я всё в доме привёл в полнейший порядок. Расставил в вазах в комнатах цветы. Я приготовился к встрече, которую так долго ждал…

Когда же прошёл пыл страсти, я задумался о словах Учителя, о его обеспокоенности. Всплыл в памяти давно услышанный разговор между Учителем и Николосом. Вспомнилось то странное чувство, охватившее меня в день венчания Николоса и Лючии. И как-то непроизвольно вспомнился роскошный букет георгинов… К чему он вспомнился — не знаю. Видимо, тоже имеет какое-то отношение к Тамаре…

Мною вновь овладело волнение и непонятное противоречие чувств. Я вновь боролся сам с собой и не мог принять ни одну из противоборствующих сторон. Заглушая в себе внутренний голос, я решил ждать встречи с Тамарой. Только так могла быть разрешена борьба чувств.

Хоть и предупредил меня о предстоящей встрече Учитель, хоть я и пытался подготовиться к ней; думал о том, как я встречу Тамару, что скажу ей. Я даже представил себе возможные меж нами диалоги… И всё-таки она застала меня врасплох.

Я работал в саду на