Чтоб ты свое желанье завершил.

Взглянув на третий ряд под верхним кругом,

Ее увидишь ты, еще светлей,

На троне, ей сужденном по заслугам»[68].

— Да разве в том мое желание?! — с отчаянием выкрикнул Данте и проснулся. Он лежал в своей кровати, за окном щебетали птицы. В дверь робко постучали.

— Войдите! — крикнул он, вспомнив, что сегодня собиралась прийти дочь.

— Как ваше здоровье, отец? — с нежной внимательностью спросила она и прибавила с улыбкой: — Мне позволили первой сообщить вам радостную весть, о которой вы долго мечтали. Синьор да Полента счел возможным сделать вас своим дипломатом в Венеции.

На самом деле, причина этого поручения не несла в себе ничего радостного. Равенна оказалась на грани войны со Светлейшей республикой из-за какого-то доморощенного пирата, осмелившегося напасть на своем суденышке на корабль венецианского купца. И тут Гвидо да Поленте очень повезло с Данте, которому покровительствовал Кангранде делла Скала. Имя могущественного веронского правителя могло стать аргументом в переговорах и убедить венецианцев не объявлять войну Равенне.

Спустя три месяца после того удивительного сна на прекрасном белом коне, снабженный высочайшими полномочиями, поэт ехал в Венецию и сам себе удивлялся. Теперь-то сбылись его самые смелые мечтания. Он не только известный поэт, живущий в собственном доме, окруженный почитателями и любящими детьми, но и политик, которому доверили судьбу целого города. Двадцать лет назад Данте бы ночами не спал, готовясь к такому событию. Теперь же его будто вовсе не волновало, как пройдут переговоры. Перед глазами стояло лицо да Поленты, желающего получить полную рукопись «Комедии» до конца года.

— Я не уверен, что закончу ее, — сказал поэт. — Ни до конца года, ни вообще когда-либо…

— Вы говорите невозможные вещи, — тоном, не терпящим возражений, отреагировал правитель, — разве вам не ведомо: рукопись ждет Кангранде? Он даже уже получил ее, за исключением нескольких последних песен и знает: работы вам осталось совсем немного. Неужели вы хотите испортить с ним отношения в такой важный для нас момент?

Алигьери не стал говорить своему благодетелю, что «Комедия» завершена, но последние 13 песен автор спрятал в тайнике в своей спальне, не желая делиться с миром своей любовной неудачей.

Думая об этих тринадцати ненавистных песнях, Данте говорил с венецианским дожем. Он объяснил дожу, что Кангранде ожидает поэму и поэтому уж точно позаботится о покое в Равенне, а у самого Кангранде много союзников в других итальянских городах. И пусть венецианские дожи сами решают, как лучше: забыть про глупого пирата, которого уже наказали равеннские власти, или ввязываться в долгую утомительную войну. От поэта веяло мрачной уверенностью. Дожи подумали и решили сделать вид, будто пирата не существовало.

Обратно он поехал, желая сократить дорогу, болотистыми низовьями По. Пробираясь сквозь туман, думал о том, как, не меняя пришедших во сне стихов, написать финал, соединяющий его с Беатриче. И вдруг его озарило: он вернется на землю и будет оставшееся время искупать грехи праведной жизнью, а потом, может быть…

Конь резко вздыбился, скинув седока. Чертыхаясь, Данте поднялся. С костюма стекала вода и грязь, мгновенно он промок до нитки. Стуча зубами от холода, Алигьери снова забрался в седло и начал оглядываться в поисках жилья. Но вокруг до горизонта расстилались болота. Ему пришлось ехать в мокрой одежде несколько часов, прежде чем он достиг ближайшего селения.

Ночью у него начался жар. В полубреду он взывал к Беатриче:

«О госпожа, надежд моих ограда,

Ты, чтобы помощь свыше мне подать,

Оставившая след свой в глубях Ада,

Во всем, что я был призван созерцать,

Твоих щедрот и воли благородной

Я признаю и мощь и благодать.

Меня из рабства на простор свободный

Они по всем дорогам провели,

Где власть твоя могла быть путеводной.

Хранить меня и впредь благоволи,

Дабы мой дух, отныне без порока,

Тебе угодным сбросил тлен земли!»[69]

Ему нравилось. «Вот так-то лучше!» — шептал он, дрожа и натягивая на себя негреющее одеяло. Но вдруг вспомнил: он уже писал эти строки, они входят в те отверженные 13 песен, спрятанных в тайнике.

Через пару дней за ним приехал сын Пьетро, каким-то чудом узнавший о болезни отца и отыскавший его. Было уже поздно. Больной никого не узнавал, призывая Гвидо. Когда правитель Равенны пришел к своему подопечному, тот закричал на него:

— Не ты! Я зову Гвидо Кавальканти. Пусть он перестанет мстить мне. Это он завел меня в болото…

К исходу третьего дня больной пришел в сознание, но был совсем слаб.

Монахиня Беатриче стояла у его изголовья и утешала его:

— Отец, ты выздоровеешь! Бог милостив.

Он посмотрел на нее и вымученно улыбнулся:

— Ничего не выйдет. Она отказалась быть моей. Она ко мне свой обратила взгляд. И вновь — к сиянью Вечного Истока.

— Кажется, опять бред, — прошептал Якопо.

— Нет, — вздохнула Антония-Беатриче, — он просто видит нечто, недосягаемое для нас.

Через несколько дней Данте Алигьери отпевали в базилике Сан-Франческо, куда он так часто приходил в последние годы. На похороны приехал Кангранде делла Скала.

— Какой ужас! — сказал он да Поленте. — Поэма осталась незаконченной.

— Да, — ответил правитель Равенны, — но мне гораздо более жаль автора. Теперь моя жизнь станет пустой.

С этими словами он возложил на голову усопшего лавровый венок, восстанавливая справедливость, нарушенную неблагодарными соотечественниками великого поэта.

После похорон да Полента призвал к себе сыновей Данте и в присутствии Кангранде попросил их завершить «Комедию». Пьетро и Якопо стояли, ошарашенные, не зная, как ответить. Да, они баловались стишками, но взяться за столь явный шедевр?

Правитель Вероны вмешался и намекнул: бенефиции выделялись им только ради отца. Теперь, дабы сохранить доход, придется сделать эту работу.

Растерянные братья шли домой. Особенно переживал Якопо, не имевший в последние годы другого дела, помимо редакторской помощи отцу. Пьетро хотя бы был неплохим юристом.

…Якопо остался ночевать в доме отца. Он долго не мог заснуть и лишь под утро провалился в тяжелый сон. Вдруг кто-то схватил его за руку, в глаза ударил яркий свет, который исходил от одежд человека, стоящего перед ним. Он узнал отца и, дрожа от страха, спросил:

— Ты закончил поэму?

— Закончил, — ответил тот и, без усилия выдернув сына из постели, повел его в свою спальню. Затем прислонился к стене и исчез.

Якопо проснулся в своей комнате на полу и тут же побежал к брату. Вместе они обыскали