– Да, Пан. А потом?

– Потом отпустишь. Я за это время уведу настоящего.

– Генерал, – сказал Мишка. – И ее. – Он показал на ту, помладше, девушку.

– Нет, – сказал я.

– Она свидетель. Главный свидетель. За ней охота. В общем, один я не пойду.

Ни хрена она не была никакой свидетельницей. О свидетелях не говорят с таким выражением лица. И вообще с таким выражением.

– Хорошо, – сказал я и обернулся к остальным: – Помните: во время налета нас здесь не было. Все остальное было, а нас – нет.

… – С собакой, – повторил отец задумчиво; я пересказывал ему то, что сумел запомнить из Петькиного повествования. – Опять собаки… везде собаки… дети и собаки… Ах, жаль парня. Вот это был бы настоящий свидетель…

– А зачем тебе вообще какие-то свидетели? – спросил я.

Он тихо высвистал простенькую музыкальную фразу. Из тех, которые постоянно на слуху. При этом он смотрел куда-то мимо меня. Так пристально, что я обернулся и тоже посмотрел туда. Ничего особенного. Просто стена. Панель из ненастоящего дерева.

– Марат не в счет, – сказал он наконец. – Раз он побывал у них в руках, значит – память перестроена. Остальные, о ком мы знаем – мертвы. Так?

Я вдруг увидел то, чего не видел раньше – хотя бы потому, что увидеть раньше это было абсолютно невозможно. У отца дрожали руки, и он все время сплетал и расплетал пальцы. Он нервничал запредельно.

– Мумине, – вспомнил я. – Она в психушке.

– В которой? – тут же вскинулся отец, не задавая промежуточных вопросов: какая такая Мумине и почему я ее вспомнил. – Впрочем, выясним… Фамилия как?

Фамилию я забыл.

– М-м… Звонить можно?

Он зачем-то посмотрел на часы.

– На карманный телефон?

– Да.

– Какие первые цифры?

Я сказал. Он что-то прикинул в уме.

– Валяй. Но старайся – самыми общими словами.

Я набрал номер Саффет-бея. Он отозвался со второго сигнала.

– Алло?

– Это Михаил, – сказал я.

– Рад слышать, эфендим.

– Девушка еще у вас?

– Миша-эфенди, это бестактный вопрос… Да.

– Я хочу спросить у нее фамилию ее сумасшедшей подружки.

– Что? – это был уже Тинин голос. – Миша, это ты?

– Это вполне я. Я забыл фамилию твоей чокнутой подружки. Хочу ей написать.

Она секунду соображала.

– А адрес ты помнишь?

– Двести семнадцать три нуля, поселок Мум…

– …улица Исмет-заде, тринадцать, Мария Грушевская.

– Грушевская! – «вспомнил» я. – Спасибо тебе!

– Успеха, – хмыкнула Тина. – Только помяни мое слово – она тебя разочарует.

– Меня невозможно разочаровать, – я чмокнул трубку, погасил улыбку и сложил телефон.

– Грушевская? – посмотрел на меня отец.

– Исмет-заде, – поправил я. – Мумине Исмет-заде.

Только бы была жива, подумалось вдруг мне. Я ее никогда не видел, за сутки умерли три моих друга, вот-вот могла начаться настоящая война – а я до боли под горлом желал остаться в живых этой девушке…

– Хитрые вы ребята… – невесело сказал отец. Он опять посмотрел на часы. Видно было, что он нервничает, о чем-то размышляет, что-то высчитывает – и вообще здесь он присутствует одной десятой своей частью, а девять его десятых – Бог знает где…

– Послушай, – сказал я. – А почему все так сложно? Где твои бойцы, сотрудники, специалисты… хрен, перец? Мне начинает мерещиться, что город захвачен врагами, а ты действуешь в подполье…

– Мерещиться? – он приложил палец к носу. – Да нет, так оно и есть… по большому-то счету. Видишь ли… – ему явно хотелось выговориться, – кто-то, кого я сейчас никак не называю, уже год целенаправленно работает против нас. Причем я не вполне понимаю, кого имею в виду под термином «мы». Сначала я был уверен, что копают под «трио». Потом усомнился, что только под нас. Теперь не могу сказать вообще ничего определенного. Какое-то поветрие: все подставляют всех. Причем – помимо собственного желания. Прошлым летом гейковцы выдали нам очень тщательную дезинформацию, мы ввязались в долгий кнотеншпиль, потеряли группу, потеряли лицо… как оказалось, на пустом месте. Это в тот момент, когда мы стали наконец понемногу оправляться после девяносто третьего. И я, конечно, решил, что так гейковцы берегут свою монополию… Впрочем, об этом нельзя рассказать – и нельзя рассказывать. Но нас – и их, и военную каэр, и каэр флота – вдруг завалили дезой. Прекрасной дезой! Все подозревают всех. Никто не знает целей. И только в последние месяцы мы начали понимать, что это идет ресурсная операция. Но уже ничего не сделать. Оперативные службы до сих пор заняты проверкой сотрудников на вшивость… маховик так просто не останавливается. И тут вдобавок – эти взрывы… Только благодаря тому, что все абсолютно уверены: Марат и есть настоящий наследник, – мне удалось остаться здесь самому и оставить еще пятерых. Все. Понимаешь?

– А где остальные? – спросил я.

– Скоро будут здесь. Для них теперь ты – настоящий наследник. Понял?

– Ф-фу… – выдохнул я. – А – зачем?

– А затем, – сказал отец, – что откуда-то прет мощная утечка. И я уже веду себя, как последний параноик. Хотя бы потому, что знаю, каких клопов можно напустить под кровать и каких тараканов под черепушку. Любой может стать предателем – независимо от убеждений. Любого можно заставить делать все. Два часа болтовни ни о чем – и человек перед тобой как голый. Не нужны уже ни пытки, ни наркотики: сажаешь парня перед экраном, сканер ему на глаз, сенсоры на пальцы – и на экране возникает то, что он больше всего хочет скрыть. Иногда для этого требуется время. Иногда маленькая хитрость. Но так или иначе – тайны перестают существовать. Ни грим, ни пластические операции уже не спасают от опознания. Уличные видеокамеры в дежурном режиме повсюду, даешь раухеру задачу – он в миллионных толпах выделяет того, кто тебе нужен. И это самое простое… Казалось бы – не скрыться, да? И вот мы уже год пытаемся найти того, кто играет, кто очень крупно играет против нас. Против нас всех. И ни хрена не находим… прошу прощения у барышни.

Зойка кивнула величественно, сделала ручкой: продолжайте…

– Ощущение, что противник читает твои мысли… настолько точно он их вычисляет. И что смешно – я даже примерно представляю себе способ, которым он это делает. Я только не знаю, как с этим бороться. И как разыскать этого маленького ублюдка…

– Почему маленького? – спросила вдруг Зойка.