— Что это значит?

— Да ничего, — солгал Рудольф. — Ты не беспокойся. Я уверен, он появится.

— Да уж лучше ему появиться, — сказала Гретхен, садясь с Доннелли в машину. — А то мне придется объявить розыск.

Из-за багажа в машине не осталось места для Рудольфа, и они с Билли направились на стоянку к «пежо».

— Надо срочно придумать для нее какое-то объяснение, — сказал Рудольф.

— На этот раз придумывайте сами, — сказал Билли. — То, что я придумал в последний раз, чуть не стоило мне жизни.

— Может быть, увидев в газете фотографию Гретхен, он объявится. Во время съемок он очень к ней привязался.

— Я знаю. Он мне рассказывал. Сейчас его занимает только одно — как найти некоего югослава. — Билли с любопытством посмотрел на Рудольфа. — У вас есть какие-нибудь новости?

— Возможно, будут через несколько дней.

— Вы по-прежнему не хотите сказать мне, что вы затеяли?

— Нет, — решительно ответил Рудольф. — И не выпытывай.

Некоторое время Билли молчал, сосредоточенно следя за дорогой. По случаю приезда матери он вымыл машину и надел чистый, отутюженный костюм. Ему было жаль, что отсутствие Уэсли омрачило встречу.

— Надеюсь, что он не испортит моей матери этот торжественный момент в ее жизни. В аэропорту она была в отличном настроении. И сегодня она очень красивая, правда?

— Очень.

— А что у нее с этим Доннелли? — Билли повернул голову и посмотрел на Рудольфа.

— Ничего, насколько мне известно, — ответил Рудольф довольно резко. — Они хорошо поработали вместе, а сейчас мы с ним затеяли одно дело. И здесь тоже ничего не выпытывай.

— Я просто спросил, — сказал Билли. — Естественное беспокойство сына о матери. А что он за парень?

— Отличный парень: талантливый, честолюбивый, честный, пьющий.

— К этому она уже должна была привыкнуть за время жизни с отцом. Я говорю про пьянство.

— Твоего отца она тоже приглашала сюда. Но у него теперь какая-то новая работа, и он не может уехать из Чикаго. Возможно, он наконец взял себя в руки.

— Не уверен. Хватит и того, что он сделал для своего сына одну полезную вещь.

— Что же именно?

— Привил мне отвращение к пьянству. — Билли усмехнулся. — Послушайте, у меня идея. Не по поводу родителей, а насчет Уэсли.

— Какая же?

— Вы, конечно, знаете, что полиция собирает карточки, которые заполняют при въезде в гостиницу…

— Да.

— У Уэсли здесь, в Канне, наверняка нет знакомых, остановиться ему не у кого, так что скорее всего он живет в гостинице. Можно пойти в полицию и узнать. В конце концов, он же играет в фестивальной картине… скажем, что его разыскивают, чтобы взять интервью и сфотографировать…

— Нет, этого делать нельзя. Чем меньше полиция будет интересоваться Уэсли, тем лучше для всех. Нам придется искать его самим. Поброди в районе порта, зайди в ночные клубы, вообще посматривай по сторонам. А матери пока скажи, что он стесняется — не хочет никакой шумихи до показа картины, ему кажется, что он не очень хорошо сыграл и над ним будут смеяться, а потому старается не показываться на людях…

— Вы думаете, она на это клюнет? — с сомнением спросил Билли.

— Возможно. Она знает, что парень он странный, и, вероятно, скажет, что этого от него и следовало ожидать.

— Меня только удивляет, — сказал Билли, — что он не пришел к вам и даже не позвонил.

— Я был почти уверен, что он этого не сделает. Того, что он ищет, от меня он никогда не получит, и ему это прекрасно известно.

— А пистолет еще у вас? — спросил Билли.

— У меня.

Билли снова усмехнулся.

— Держу пари, вы единственный человек на фестивале, у кого в кармане лежит пистолет с глушителем.

— От такого преимущества я бы с радостью отказался, — мрачно заметил Рудольф.

Когда они проезжали по набережной Круазетт в Канне, среди афиш фестивальных фильмов Рудольф увидел афишу «Комедии реставрации» с фамилией Гретхен.

— Теперь, — шутливо сказал Билли, — плюс ко всем другим заботам мне еще предстоит научиться быть сыном знаменитой матери. Что же мне говорить, если у меня будут брать интервью и спрашивать, каково это?

— Говори, что это потрясающе.

— Следующий вопрос, мистер Эббот. Не считаете ли вы, что ваша мать приносила вас в жертву ради карьеры? Ответ: только последние десять — пятнадцать лет.

— Так ты можешь шутить со мной, — резко сказал Рудольф, — но больше ни с кем. Надеюсь, тебе это понятно?

— Да, сэр. Конечно, я валял дурака.

— Во всяком случае, пока она еще не знаменита, и вообще, в таких местах сегодня ты знаменит, а завтра — нет. У твоей матери сейчас время сложное и напряженное, и мы должны быть к ней очень внимательны.

— Я буду поддерживать ее, как могучий дуб, и она не узнает своего непослушного сына и будет с изумлением на меня взирать.

— Хоть ты и не пьешь, как твой отец. Билли, но ты, по-видимому, унаследовал его способность производить впечатление человека, который ни к чему не относится серьезно.

— Это просто защитный прием, передаваемый от отца к сыну, чтобы скрыть от постороннего взгляда нежную и трепетную душу.

— Пусть она хоть изредка проглядывает наружу. Это тебя не погубит.

Когда они вошли в холл гостиницы, Рудольф спросил, нет ли для него каких-либо известий. Нет, ничего не было.

В глубине холла сидела Гретхен, окруженная журналистами и фотографами. Главные знаменитости в Канн еще не прибыли, и рекламный агент «Комедии реставрации» старался максимально использовать это время. Гретхен говорила хорошо, улыбалась и, по-видимому, чувствовала себя прекрасно.

Заметив их, она сделала им знак подойти, но Билли отрицательно покачал головой.

— Я ухожу, — сказал он Рудольфу, — пройдусь по порту и поищу нашего пропавшего ангелочка. Скажите матери, что я ее люблю, но у меня дела.

Рудольф подошел к Гретхен, и она представила его как своего брата и одного из тех, кто финансировал картину. Куда отправился Билли, она не спросила. Когда один из фотографов предложил им стать рядом, Рудольф спросил ее, где Доннелли.

— Догадаться нетрудно. — Она улыбнулась Рудольфу, глядя в объектив.

Рудольф пошел в бар; там с мрачным видом, сгорбившись над стаканом виски, сидел Доннелли.

— Наслаждаетесь весельем и забавами знаменитого фестиваля? — спросил Рудольф.

Доннелли бросил на него сердитый взгляд.

— Не надо было мне сюда приезжать.

— Почему? — удивился Рудольф.