В отчаянии я обратилась к Майклу.

– Эффи, с тех пор, как мы познакомились, ты очень изменилась, – ответил Майкл, когда я попросила у него в долг. – Я чувствую, что в тебе произошли глубокие перемены.

– Я не знаю, что делать. – Меня охватила ненависть к себе за то, что я прошу у него денег, за то, что выгляжу слабой.

Мы сидели за нашим обычным столиком. Жаркое лето прошло, настали осенние холода. С голых ветвей опадали последние красные листья.

– Деньги, – продолжил Майкл, – не могут решить проблемы, которые ставит перед нами жизнь. – Он взял мою руку в свои. Теперь у него были протезы вместо обеих рук. – Я рад, что ты ревностно принимаешь наше святое причастие. Но ты сама должна узреть выход.

Я вдруг поняла – есть только один выход. И всегда был только один.

Майкл сжал мои ладони.

– Единственное, что никогда не меняется в жизни, – это перемены. Жизнь есть вечная перемена и становление. Не нужно быть, нужно – становиться.

Я кивнула.

– Можно мне еще раз прийти на ужин в Церковь?

Его взгляд пронзил меня до глубины души.

– Только ты можешь ответить на этот вопрос, – проговорил он.

Из тоннеля с грохотом выехал видавший виды электропоезд, повизгивая колесами. На головном вагоне с автоматизированным управлением мерцал логотип с буквой Q, обведенной кружком. Экспресс проезжал двадцать девятую станцию без остановки. Я ждала у самого края платформы рядом с въездом в тоннель. Визг поутих: состав оставил станцию позади и снова набирал скорость.

Головной вагон был в паре метров. Я заступила за край платформы, вперившись в пустую кабину, летевшую прямо на меня.

Кто-то вскрикнул:

– Эй, что вы делаете!

Вагон почти поравнялся со мной. Я занесла ногу за край платформы и шагнула в пустоту.

– Стойте! Не…

Колеса пронзительно завизжали, но было уже поздно: я полетела вниз, под поезд. Боли не было – только яркая вспышка света перед тем, как опустилась темнота.

* * *

Меня разбудило натужное скуление. Я открыла глаза. За окном мело, но снегопад был не помеха для «Скорой». Я месяцами не показывалась в лаборатории, взяв отпуск по состоянию здоровья, точнее, с целью реабилитации, но продолжала работать из дому. На планшете, стоящем на прикроватном столике, завершилась загрузка документов: структурные принципы действия лентивирусов на внутриклеточную деградацию белков, секвенирование геномов плотоядных бактерий, а также новые результаты исследований вирусных методов генотерапии.

Часы показывали почти девять утра.

Я села в кровати и потянулась. От боли ломило во всем теле. Опустив ноги на пол, я неуверенно встала и пошатнулась с непривычки. Я задернула шторы, чтобы отгородиться от внешнего мира.

Скуление продолжалось.

– Бастер, малыш, потерпи, пожалуйста. Сейчас кто-нибудь придет.

Светильники в ванной зажглись, как только я переступила через порог. Я еще раз потянулась как следует, чтобы размять занемевшее с утра тело, и встала перед зеркалом.

Я вся сверкала, как серебристый паучок на солнце, мои изящные металлические руки, оплетенные проводами, красиво поблескивали, отражая свет. При протезировании я отказалась от биосинтетического покрытия, чтобы не прибавить в весе.

Протезы ног, изготовленные из легкого титанового сплава, поддерживали то, что оставалось от моего тела. Живот был исполосован кривыми ярко-красными шрамами – следами трансплантации внутренних органов.

Первые шаги дались легко.

После недолгих споров, я убедила хирурга ампутировать мне обе руки. Мне даже удалось их присвоить после операции, и во время первого ужина, устроенного для остальных членов Церкви, я подала свой бицепс. Мы праздновали мое вступление в лоно Церкви. Мой дух ликовал, когда я вкушала свою плоть – настоящую, подлинную плоть. Душевные раны затягивались с каждым кусочком. Поглощая саму себя, я наполнялась собой изнутри, преумножая и, одновременно, преуменьшая свою сущность.

Ампутировать ноги врачи отказались наотрез. Позволить себе поездку в известные места для медицинских туристов, где за деньги делают все, что угодно, я тоже не могла.

Однако…

Стоило оступиться в метро, и – чик! – ноги как не бывало. Поскользнуться в душевой, неудачно упасть – и прощай, почка. Страховые выплаты я не принимала, только оплату протезов и трансплантацию органов. Я купила медицинский монитор, круглосуточно измерявший жизненные показатели, чтобы в случае очередного несчастного случая медики прибыли незамедлительно.

Боль была мучительной, но очищающей.

Я полюбовалась на свое отражение в зеркале, на изуродованную грудь в ажурном переплетении спасительных шрамов и порезов, и сделала глубокий вдох, приготовляясь к совершенству. Последний раз взглянув себе в глаза, я зажмурилась. Дыхание замедлилось, мысли улеглись, сознание превратилось в тихую гладь чистого озера.

«Если глаз твой соблазняет тебя…» – нараспев начала читать я, заглушая визг Бастера. Протянув руки к лицу, я помедлила и потом со всей силы вонзила отполированные железные пальцы в глазницы.

Мир взорвался жгучей, упоительной болью. Перед глазами замелькали черные круги, свет померк. Я завопила и еще сильней впилась в глаза, нащупав эластичные зрительные нервы, не желавшие рваться. Наконец раздался влажный щелчок, один, второй, – и я выдернула глазные яблоки из глазниц. Кровь горячим потоком хлынула на лицо. Рухнув на колени, я сунула глаза в рот и стала жевать, давясь и задыхаясь. Наконец мне удалось проглотить.

– Не бойся, Бастер, – выдавила я из себя, – сейчас кто-нибудь придет!

«Скорая» уже получила вызов. Медики прибудут через пять минут, и завтра я увижу мир новыми глазами.

Удар колокола возвестил о телефонном звонке.

– Мы гордимся тобой, – раздался знакомый голос.

Благодать переполняла мое сердце, вытеснив боль. Хотелось плакать. Может, я на самом деле плакала – сложно было разобрать. Я отерла слезы радости тыльной стороной металлической ладони.

– Спасибо, отец Майкл.

Я ощутила себя легче перышка.

– Господь говорил со мной, – продолжил отец Майкл. – Человечество снова погрязло в грехе. Сердце человека почернело, и все, чего ни коснется рука его, обращается в скверну. Грядет новый потоп, чтобы омыть землю, Богом сотворенную, но не водой смоет грехи наши, а кровью…

Он обращался не только ко мне, а ко всей Церкви, растущей день ото дня; сейчас прихожане со всего мира наблюдали с экранов за церемонией посвящения. Майкл вытянул руку, и мои протезы повиновались ему.

– Фрейя, отныне и навеки ты пребудешь в Церкви Жертвенного Искупления Грехов. Да будешь ты ножом, отторгающим гниющую плоть от тела Земли, Богом сотворенной. Во имя крови твоей, возрождаю тебя к новой жизни и нарекаю тебя – Святая Фрейя.