А вот обиженный отказом Антанты на его мирные предложения кайзер перед Новым годом обратился к своей нации с не менее патетическим воззванием, чем генерал Рузский, очень напоминавшим последующие речи своего исторического преемника. «Противники отклонили предложение мое к союзным монархам вступить в переговоры о мире, ибо жажда власти заставляет врагов Германии желать ее уничтожения, – заявил Вильгельм II. – Война будет продолжаться по-прежнему. Перед Богом и всем человечеством тяжкая ответственность за все дальнейшие ужасные жертвы, от которых я намерен был избавить вас, падает на одни только неприятельские правительства. В справедливом негодовании за высокомерную дерзость врагов, одушевленные решимостью защищать наши священные права и обеспечить счастливое будущее родины, станьте теперь сталью. Враги наши не захотели принять великодушно предложенное мною соглашение, но с Божьей помощью наше оружие принудит их к этому». В общем, трудный год закончился беспросветной тоской. Весь мир понял, что конца и края войне не видно…

«С продовольствием стало совсем плохо, – писал Михаил Родзянко про январь 1917 года. – Города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но нельзя ничего достать из-за полного развала в тылу. Москва и Петроград сидели без мяса, а в это время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-либо сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виновников никогда нельзя было найти». Председателю Думы не без оснований казалось, что власть сознательно работает во вред России и на пользу Германии. Причем происходило это начиная с 1914 года. «А между тем совершенно ясно, что вся внутренняя политика, которой неуклонно держалось императорское правительство с начала войны, неизбежно и методично вела к революции, к смуте в умах граждан, к полной государственно-хозяйственной разрухе», – писал он в своих мемуарах.

В принципе верно оценив сущность происходивших событий, Михаил Владимирович, как и многие другие, не понимал их истинных причин. По наивности своей Родзянко, сам неоднократно обличавший веру в «темные силы», сам создавал похожие мифы. Мол, есть некие люди и группы, которые по каким-то причинам (то ли дураки, то ли изменники) вредят царю и России. В начале 1917 года Родзянко винил во всем министра внутренних дел А. Д. Протопопова – своего бывшего товарища (заместителя), владельца крупной суконной фабрики, назначенного на этот пост в конце 1916 года. Мол, тот имел большое влияние на царицу, выступал за сепаратный мир с Германией и фактически сменил на «посту» убитого Распутина.

В действительности причины надо было искать не в окружении царя, а в нем самом. В психологии есть такое понятие, как «стремление к смерти». Бессознательный мотив к самоуничтожению и саморазрушению, который движет людьми, не способными осознавать и контролировать свои врожденные природные нужды. При этом внешне они могут производить впечатление вполне здоровых и на словах стремиться к высоким целям, разоблачить их легко по оговоркам вроде «война до победного конца», в которой предпоследнее слово является лишним. А внутренне неосознанно делать все для краха себя самого, а занимая столь высокий пост, еще и для краха страны. «Казалось, какой-то страшный рок влечет страну в неминуемую пропасть», – писал Родзянко. Этим «роком» в значительной степени и было то самое стремление к смерти. Ну а у царя оно дополнялось еще и природной глупостью.

По утверждению Родзянко, 7 января он явился на внеочередной прием к Николаю II и в красках изложил тому общее положение в стране и на фронте. Затем перешел к собственно к «темным силам».

«Ни для кого не секрет, что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми, совершенно неподготовленными, – описывал свой диалог с царем Михаил Владимирович. – В стране растет негодование на императрицу и ненависть к ней. Ее считают сторонницей Германии, которую она охраняет. Об этом говорят даже среди простого народа…

– Дайте факты, – сказал государь, – нет фактов, подтверждающих ваши слова.

– Фактов нет, но все направление политики, которой так или иначе руководит ее величество, ведет к тому, что в народных умах складывается такое убеждение… Не заставляйте, ваше величество, – сказал я, – чтобы народ выбирал между вами и благом родины. До сих пор понятие царь и родина – были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять…

Государь сжал обеими руками голову, потом сказал:

– Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?

Минута была очень трудная. Преодолев себя, я ответил:

– Да, ваше величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути».

Через месяц – 10 февраля – Родзянко посчастливилось еще раз встретиться с царем. Если в прошлый раз аудиенция проходила в дружеском тоне (Николай даже расхохотался по поводу обещания Родзянко избить палкой министра внутренних дел Протопопова), то на сей раз встреча оказалась холодной и короткой.

«Отношение государя было не только равнодушное, но и резкое, – вспоминал председатель Думы. – Во время чтения доклада, который касался плохого продовольствия армии и городов, передачи пулеметов полиции и общего политического положения, государь был рассеян и, наконец, прервал меня.

– Нельзя ли поторопиться? – заметил он резко. – Меня ждет великий князь Михаил Александрович пить чай.

… По поводу передачи пулеметов царь равнодушно заметил:

– Странно, я об этом ничего не слыхал…

А когда я заговорил о Протопопове, он раздраженно спросил:

– Ведь Протопопов был вашим товарищем председателя в Думе… Почему же теперь он вам не нравится?

Я ответил, что с тех пор, как Протопопов стал министром, он положительно сошел с ума.

Во время разговора о Протопопове и о внутренней политике вообще я вспомнил бывшего министра Маклакова.

– Я очень сожалею об уходе Маклакова, – сказал царь, – он во всяком случае не был сумасшедшим.

– Ему не с чего было сходить, ваше величество, – не мог я удержаться от ответа.

При упоминании об угрожающем настроении в стране и возможности революции царь прервал:

– Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как в прошлый раз, то она будет распущена»[56].