— Видел я, как ратники геройски сражались у стен киевских, да ещё и выдумку применяли: взяли огнищанские бороны и положили их в траву по три в ряд. А когда печенежина на них с диким криком полетела, наскочила на колки те и стала с коней падать. И в других местах то колья в землю вбивали, то верёвки в траве протягивали, и спотыкались печенежские лошади, седоки валились на землю, а ратники добивали их. Хотел бы я видеть того воеводу ратного, где он?

— Воевода Фряг ратник за землю киевскую голову сложил… — тихо ответил кто-то из дружинников.

— Да будет ему вечная слава! — также тихо отвечал Святослав.

И Тризна продолжилась.

Лето 6468 (960). Лето 6469 (961)

Святослав, как обычно, воротился в свою горницу поздно, когда весь терем, не считая охраны, уже спал.

Только-только отшумели Яровы дни. Святослав тяжко вздохнул.

Два лета прошло с тех пор, как закончилась печенежско-хазарская война. И два лета тому в родовой горячке истаяла, будто свеча, его Ладомила. Радостный Богояров праздник, день их встречи, теперь стал печальным.

Княгиня Ольга взяла на себя заботу о внуках, и Святослав, вверив сыновей матери, только изредка навещал Ярополка с Олегом, проводя большую часть времени если не в походах, то в киевском Ратном Стане.

Дабы не оставаться наедине с тяжкими думами, Святослав всегда старался быть занятым, предавался ратному труду до изнеможения, не щадя ни себя, ни дружину. Ворочаясь домой либо в лагерный шатёр, а то и просто постелив попону на сырую землю, он падал на ложе и тотчас засыпал безо всяких сновидений.

Но последние две седмицы были праздники, Молодая дружина отдыхала, веселилась, отсыпалась, гуляла по ночам с девчатами и выбирала себе суженых в Ярилиной роще.

И Святославу нынче не спалось. За прошедшее время сгладилась острота утраты, зарубцевались раны души. А вот нынче воспоминания краткой, но счастливой жизни живо всплывали в памяти, — улыбка Ладомилы, её заливистый смех, ладное тело, мнилось, протяни руку — и вот она, рядом. Но ничего не происходило, то были одни лишь видения.

Святослав не заметил, как мысленно стал говорить с женой, словно она была рядом с ним в горнице.

В этот миг лёгкие шаги и впрямь долетели до слуха. Святослав невольно вздрогнул и обернулся.

Перед ним со светильником в одной руке и ковшом в другой стояла Малуша, материна ключница.

— Дозволь, княжич? — спросила она ласково-певучим голосом и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Вот кваску принесла, сама делала, испей, день-то нынче был жаркий, до сих пор душно!

Святослав молча взял ковш, выпил и поставил на столешницу.

— Добрый квас у тебя, Малуша, — обронил он, — будто брага хмельная!

В ногах и впрямь как-то потяжелело, а тело, словно после бани, стало приятно расслабляться и обретать удивительную лёгкость.

Какая-то нынче иная эта Малуша, невольно отметил про себя Святослав, пристальней разглядывая прислужницу, несколько удивлённый её вниманием, а более всего переменой облика.

Облачённая в тёмное византийское одеяние из чудного тонкого полотна, перевитого по чреслам красным шёлковым поясом, сама черноволосая и черноглазая, как дочь Тьмы, Малуша не прятала нынче своих быстрых жарких очей, напротив, глядела бойко, словно подзадоривая. И движения — как у кошки, нет, скорей как у тигры — мягкие, плавные, грациозные, за которыми угадывалась скрытая сила.

— Вижу, княжич, невесел ты в дни праздничные, неладно так, боги осерчать могут… — мягко укорила она. — Дозволь, пресветлый, печаль твою танцем развеять? — предложила она. — Только огня побольше надо…

Святослав молчал, наблюдая.

Малуша взяла принесённый светильник и от него зажгла семисвечник на столе.

Встряхнув распущенными волосами, схваченными на голове серебряным обручем, она на мгновение замерла, будто окаменела. Затем, повинуясь неслышной, звучащей внутри музыке, стала двигаться, словно оживая или оттаивая после зимы. Сначала заструились пальцы, потом плавно прогнулись руки. Одна, вторая волна пробежала по всему телу, выгнула грудь, запрокинула назад главу.

С закрытыми очами Малуша обратила ладони в сторону Святослава, потянулась к нему руками, плечами, грудью, потом вдруг резко отпрянула, как от огня, и задвигалась всем телом, переливаясь и струясь, подобно степной траве под порывами ветра. Тело её то упруго изгибалось, как тетива лука, то замирало в необычных позах, то вновь по нему пробегала мелкая и быстрая волна, всё больше наполняясь внутренним огнём.

Святослав никогда раньше не видел таких танцев — всё было непривычно и неожиданно.

То ли от хмельного кваса, то ли от непонятного действа танца в голове у него как-то поплыло, и сознание начало утрачивать чёткие грани Яви.

Тёмный стан Малуши со струящимися волосами то почти сливался с мраком отдалённых углов горницы, то врывался в освещённое пространство, так что языки свечей едва не гасли, и в очах молодой женщины вспыхивал странный блеск.

Святослав улавливал исходящую от Малуши женскую силу. И когда она, скользя мимо в танце, ненароком коснулась его бедром, Святослава будто окатило горячей волной. И вслед за этим в нём самом стало зарождаться такое же сильное и пьянящее чувство. И опять это было новым, неведомым доселе ощущением. С Ладомилой всё было просто и естественно. Эти же чувства удивляли, будоражили и вместе с тем давали ощущение не просто силы, а желания властвовать.

Святослав прислушивался к ним молча, ничего не предпринимая, но и не уклоняясь от происходящего.

Вот эта незнакомо-загадочная женщина опять приблизилась, грациозно изгибаясь, и исходящее от неё тепло стало сильнее. Ещё одно едва заметное касание — и горячая волна ударила в голову, стало трудно дышать, а во рту пересохло, несмотря на выпитый квас.

«Очаровала… колдунья… или снадобье какое подмешала?» — ещё успел подумать Святослав, но уже древняя всепоглощающая сила стала заполонять всё тело — от макушки до пят.

Святослав хотел превозмочь то, что просыпалось в нём, и даже протянул руку, как бы желая сохранить расстояние, чтоб ощущение пылающего женского тела не влекло и не обжигало его. Но в сей миг сознание, видно, помутилось, и Святославу почудилось, что это не Малуша, а Ладомила приближается к нему, живая и пылающая страстью, только отчего-то в тёмном византийском одеянии. Всё видимое и ощущаемое слилось в единый горячечный то ли бред, то ли чудный сон. И когда в очередной раз разгорячённое тело прикоснулось к нему, Святослав закрыл очи, и руки его сами собой сомкнулись вокруг женщины, сжав её в объятиях так, что она застонала то ли от боли, то ли от переполнявшей её страсти.

Святослав проснулся, когда вот-вот должен был сереть рассвет. Он всегда просыпался в это время и несколько мгновений лежал, припоминая деяния дня вчерашнего и прикидывая распорядок на грядущий.