Маркета дрожала от ужаса, но сквозь сковавшее ее душу холодное оцепенение пробивалась одна ясная мысль.

Она не позволит отцу умереть в темнице замка.

Девушка слышала, что его держат в полной темноте, прикованным к стене, кормят только черствыми хлебными корками и каждый день секут плетьми.

Кое-кто из слуг, рискуя жизнью, приносил ему остатки еды с кухни и новости из внешнего мира. Цирюльник Пихлер умолял их передать дочери, что любит ее и что требует, чтобы она не отдавалась в руки дона Юлия.

– Он убьет ее. Так ей и скажите! – молил он. – Она должна бежать из Чески-Крумлова, иначе этот безумец найдет ее.

Слуги заметили, что о жене цирюльник не осведомился ни разу.

* * *

Масленица – христианский праздник, уходящий корнями еще в древние языческие времена – подходила к концу. Дальше начинался Великий пост. Пока же улицы Чески-Крумлова кишели горожанами, которые, вырядившись в костюмы животных, предлагали подношения, содействующие плодородию. Они знали, что злые духи пускаются во все тяжкие, пользуясь последней возможностью поозорничать, прежде чем наступит святой Великий пост.

Это было время безудержного пьянства и обжорства, когда горожане до отказа набивали животы мясом, под завязку накачивались пивом и устраивали пьяные буйные шествия по улицам. В тавернах было не протолкнуться, и аромат жареного мяса плыл по извилистым улочкам.

Это было традиционное время празднеств, короткая передышка для увеселения в самом унылом месяце в году. Однако зимой 1608 года все до единого жители Чески-Крумлова встречали праздник с опаской.

Холода еще держались, и берега Влтавы оставались под ломкой коркой льда. Зимний ветер разносил по округе завывания сумасшедшего принца. Безумный Габсбург правил из древнего замка, и один из горожан, человек ни в чем не повинный, был заперт в глубине крепостной темницы. А теперь еще стало известно, что королевский бастард грубо и безжалостно изнасиловал в лесу дочь мельника, Катарину, да еще и бросил ее там, окровавленную и полумертвую. Люди плевали на камни мостовой, поднимали глаза к серому небу и задавались вопросом, какая весна родится из таких дурных предзнаменований.

Каждый день дон Юлий рыскал в поисках Маркеты, и убийственный блеск в его глазах не обещал ничего хорошего. Некоторые уже начали потихоньку шептаться, что она должна отдаться в руки хозяина Рожмберкского замка и спасти их город.

Разорение, порок и ужас царили в Чески-Крумлове. Какую радость может принести наступление святой Пасхи, когда мир содрогается от такого греха и беззакония?

* * *

Маркета была дома одна, когда в дверь постучал возница, и порог, смиренно склонив голову, переступила юная гостья.

Для послушницы, готовящейся посвятить себя Богу, войти в дом той, которую едва ли не открыто признавали ведьмой, было немыслимо. Фиала понимала, что может навлечь на себя проклятье, но ей необходимо было выполнить просьбу матери-настоятельницы.

– Зачем ты здесь? И кто ждет в повозке? – спросила ее озадаченная Маркета.

– Там ваша тетя, мать-настоятельница. Ее последняя просьба – быть рядом с вами в свой последний час, – кротко ответствовала послушница. – Я поклялась исполнить ее пожелание. Она просит вас впустить ее и провести ее последние дни – а быть может, даже часы – с вами.

Дочь цирюльника потрясенно воззрилась на послушницу, которая стояла перед ней, взволнованно ожидая ответа.

– Конечно, – выдавила наконец Маркета, когда обрела дар речи. – Несите ее скорее сюда, на улице жуткий холод!

Она схватила полотняную простынь, расстелила ее поверх матраса Аннабеллы и шумно вздохнула. Неужели настоятельница монастыря и вправду ляжет на ведьмину кровать? Неужели сделает свой последний вздох на простынях колдуньи?

Возница внес легкую как пушинка Людмилу в дом. Монахиня поморщилась – каждое движение, каждый толчок причиняли ей сильную боль.

– Добро пожаловать, тетя, – сказала Маркета, целуя сухую щеку больной. – Но, умоляю, послушайте: постель, которую я вам предлагаю, – это постель Аннабеллы. Моя – в подвале.

– Она так добра, что уступает ее мне, – прошептала старушка, и когда ее положили на кровать, протянула руку, чтобы потрогать грубое полотно.

После ухода послушницы и возницы Маркета накрыла тетушку одеялами и раздула тлеющий огонь в очаге, после чего повесила на крюк над огнем глиняный чайник, чтобы приготовить чаю.

– Аннабелла выкапывает какие-то коренья, тетя Людмила, – объяснила она. – Когда вернется, она определит, чем можно тебе помочь. Ее знание лекарственных растений просто изумляет. Мне уже не раз приходилось видеть, как она излечивала, казалось бы, совсем безнадежных больных.

– Подойди ближе, дитя, – пробормотала пожилая женщина. Племянница опустилась на колени рядом с кроватью и взяла ее сухонькую руку в свою.

– Я пришла сюда не в поисках лекарства. Я пришла, чтобы увидеть тебя и поговорить с тобой по душам, прежде чем умру.

Глаза девушки наполнились слезами. Отец из-за нее в темнице, а теперь еще и тетя рискует своей бессмертной душой, переступив порог дома ведьмы, чтобы повидать ее… Что хорошего она, Маркета Пихлерова, принесла в этот мир?

– Прежде чем умереть, я хочу испросить твоего благословления, дорогая племянница, – продолжала монахиня. – Боюсь, я не вмешивалась в греховный мир людей. Я и вправду была плохой слугой Господа нашего.

Девушка не сразу поняла, о чем она говорит, а когда поняла, ахнула.

– Ох, нет! Тетя Людмила, вы добрая, благочестивая женщина. Умоляю, забудьте те мои злые слова! – Маркета преклонила колени и перекрестилась – привитая католической церковью привычка держалась очень прочно.

Не успела умирающая ответить, как дверь со скрипом открылась, и ее племянница заметила копну ярко-рыжих волос под синим шарфом.

– Аннабелла! Иди сюда, моя тетя очень больна! – позвала девушка хозяйку дома.

Травница повесила накидку на крючок. Она, похоже, совсем не удивилась, увидев настоятельницу монастыря Бедной Клары на своей постели. Мало того, знахарка наклонилась и поцеловала старухе руку.

– Я ждала тебя, Людмила. Боялась, что когда ты решишься, будет уже слишком поздно. Как я и писала, время – вот что самое главное.

Маркета удивленно посмотрела на подругу, не понимая, о чем та говорит. Но тетя кивнула и слабо улыбнулась.

– Уже почти поздно. Расскажи, чем я могу помочь.

* * *

Дон Юлий не мылся несколько дней. Волосы его спутались, а лицо перепачкалось в грязи и остатках еды. Больной отказывался пользоваться ночными горшками и оставлял лужи мочи и кучи дерьма прямо на паркетном полу. Он визжал и швырялся вазами, часами и дорогими керамическими фигурками в слуг, которые осмеливались войти к нему в покои.