Вошедший в прихожую со двора сразу видел две большие разноцветные китайские вазы, стоявшие в нишах.

Пройдя под арку, он оказывался в широкой части подвала, которая должна была имитировать столовую.

Сюда Юсупов велел принести много темной мебели, зная, что именно так обставлена гостиная в доме Распутина. Обтянутые кожей стулья, мягкие черные кресла теснились между шкафов и буфетов, еле уместившихся по стенам и снабженных ящиками и ящичками. Между креслами, стульями и шкафами размещалось несколько инкрустированных столиков, на них стояли кубки из слоновой кости и фарфоровые вазы.

Во весь пол был расстелен пышный персидский ковер, а в углу, где ковра не хватило, положили шкуру белого медведя.

В центре комнаты располагался овальный стол, за которым предстояло сидеть Григорию Ефимовичу.

Удовлетворившись тем, как идут работы по приготовлению комнаты, Феликс отдал последние указания Василию Ивановичу — купить побольше печений, пирожных и всяких сладостей, а также принести из подвалов доброй мадеры. К одиннадцати часам вечера следует накрыть наверху, в кабинете, чай на четверых и внизу на двоих и ничего не жалеть, словно будут гулять человек пять.

* * *

В одиннадцать Феликс возвратился в подвал. Он совершенно подготовился к завтрашнему экзамену — успел!

В подвале его ждал только Василий Иванович. Хоть дом и протопили после ремонта, в подвале было сыровато и зябко. Василий Иванович сидел на корточках перед камином и кормил его деревянными чушками. При звуке быстрых шагов Феликса он с трудом поднялся, и Феликс подумал, как он уже стар. Ведь Феликс помнил его с детства — точно таким же, без перемен.

— Людей отпустил? — спросил Феликс.

— Так точно.

Феликс прошел вокруг стола. Стол был уставлен сладостями густо, словно собирались пировать большой компанией. Мадера была открыта. Феликс хотел было попробовать — мадера была своя, из маминого подвала в Ай-Тодоре, но тут же спохватился — его остановил иррациональный страх — словно мадера уже отравлена, будто кто-то обогнал Феликса и подготовил ловушку для самого охотника.

— Ты иди, — сказал Феликс.

Василий Иванович удивился:

— А кто же подавать будет?

— Я сам.

— Тогда я останусь, ваше сиятельство. От меня будет польза.

Феликс усмехнулся. Преданность слуги, как в хорошем английском романе, всегда трогала его.

— Василий, — сказал он, пытаясь не дать волнению отразиться в голосе. — Чем ты дальше будешь отсюда сегодня ночью, тем лучше.

— Я понимаю, что не с девицей остаетесь, — сказал Василий.

— Какая может быть девица — ты бы первым княгине донес.

— Может, и не донес бы, — сказал Василий Иванович.

— Тогда иди, иди, справимся. Завтра с утра пораньше приходи. Понадобишься.

Василий Иванович колебался. Он не мог ослушаться князя, но не хотелось оставлять его. Тревожно.

Феликс подтолкнул слугу к дверям и сам вышел за ним следом.

И вовремя.

Во дворе, переступая с ноги на ногу, словно морж, в обтекающей бобровой шубе, покачивался доктор Лазаверт. Он пришел раньше остальных гостей.

— Вы на извозчике? — спросил Феликс вместо приветствия.

— Не беспокойтесь, — ответил доктор высоким, как бывает у больших толстых людей, голосом, — я расплатился на углу Невского.

Было темно, мела поземка, яркий фонарь покачивался от ветра над входом в подвал. Еще один фонарь был на набережной, недалеко от ворот, он тоже качался и гонял длинные тени на золотом снегу.

Две фигуры — высокий князь и приземистый Пуришкевич — возникли в воротах, сначала силуэтами, подсвеченные сзади, потом их осветил фонарь над дверью.

— Мы не опоздали? — громко спросил Пуришкевич.

— Нет, все в порядке, — сказал Феликс.

Великий князь стянул с руки перчатку, все смотрели на это и ждали, когда же он освободит длинные пальцы. Затем Великий князь поздоровался за руку со всеми заговорщиками.

Наступила пауза, ее прервал Феликс.

— Добро пожаловать, так сказать, — произнес он с кривой усмешкой.

Намек на шутку не прозвучал.

Феликс первым открыл дверь в дом и пошел вниз по винтовой лестнице. Остальные чуть задержались, и Пуришкевич спросил оттуда:

— А мы где будем?

Хотя знал, еще вчера осматривали место.

Из кабинета Феликса на верхнюю площадку вышел штабс-капитан Васильев. Юсупов и не заметил, как он прошел наверх.

— Нет, нет, — сказал Дмитрий Павлович, — сначала посмотрим, как вы все подготовили, княже.

В столовой было тесно. Все стояли вокруг стола, обозревали тарелки и блюда с пирожными, словно макет поля боя, какие устанавливают в военной академии на занятиях по тактике.

— Начнем? — спросил Феликс. Голос сорвался, пришлось откашляться и повторить вопрос. Феликс был зол на себя за такое мелкое проявление слабости.

Он открыл дверцу резного шкафа черного дерева и достал оттуда заготовленную коробку.

Пуришкевич посмотрел на нее жадно, Феликс подумал, что он оголтелый человек. Очень опасный.

Доктор Лазаверт подошел к столу поближе, шуба мешала ему.

— Позвольте, — сказал штабс-капитан и стащил шубу с доктора. Он кинул ее на кресло. И Феликс подумал — только не забыть ее здесь. Только не забыть. Все может сорваться из-за пустяка.

В коробке была небольшая широкогорлая склянка, и в ней — несколько палочек цианистого калия.

Доктор взял блюдце, положил на него палочку и принялся разминать ее чайной ложкой. Палочка была не очень твердой и послушно рассыпалась в порошок. Доктор растирал порошок, он был при деле и успокоился — он мог не думать об убийстве, достаточно заняться приготовлениями к медицинскому опыту.

— Пирожные, — приказал доктор Феликсу, словно хирург, который велит сестре милосердия подать ему скальпель. Феликс подвинул коробку с пирожными.

— Вы уверены, что он любит именно эти пирожные? — спросил доктор.

— Да, я видел, как он их пожирал, — сказал Феликс. — Как грязная скотина.

Он пытался раззадорить себя.

Пирожные оказались эклерами — доктору было нетрудно отделить верхнюю половину и положить по толике порошка в шоколадный крем. Остальные следили за движениями рук доктора, словно учились делать так сами, в следующий раз.

Никто не произнес ни слова, пока доктор, нашпиговав последнее, десятое пирожное, не распрямился и не ссыпал остатки порошка в коробку.

— Что-то спина болит, — сообщил он, — видно, погода меняется.

Штабс-капитан Васильев, единственный из всех, нашелся и ответил: