— Это меня не касается, но… — сказал кто-то. Ли поискал глазами человека, с которым хотелось бы поговорить, кто выслушал бы его. На него мельком бросали взгляды, потом стали смотреть в открытую. Пора было заходить и что-то себе заказывать, или же удалиться за дверь. Он решил, что сейчас пришел только посмотреть. Потом вернется, когда почувствует себя увереннее, не будет таким пугливым и странным. Хайдел означает «помалкивай». Он вышел на свежий воздух и заметил, что вспотел. Вернувшись к себе в комнату, от корки до корки прочитал «Активиста» за прошлую неделю. Читал и между строк. Всегда можно сказать, чего от тебя ждут ради борьбы. Послание таится в тексте.

Через три дня после рождения Рэчел он отправился на собрание в Мемориальный зал. Основной докладчик — Эдвин А. Уокер. Ли стоял у задней стены и наблюдал, как заходят люди. Тайна, которую он носил в себе, делала его недосягаемым. Он — тот самый, кто стрелял и почти не промахнулся. В этом тайна и власть. И он стоит прямо среди них, бёрчистов и «правых», а револьвер 38-го калибра спрятан под курткой на «молнии».

Набралось около тысячи. Уокер стоял на трибуне в своем «стетсоне» и распинался на тему Объединенных наций. Хяопки. ООН — действующий орган мирового коммунистического заговора. Хлопки. Ли потихоньку занял место где-то в средних рядах. Как ничтожны и озлоблены эти люди. Им хочется повалить кого-то на пол и топтать минут пятнадцать. Ну как, полегчало? Уокер теперь разглагольствовал о каком-то «Аппарате Истинного Контроля». Говорил он нескладно, его бессодержательная речь ни к чему не обязывала. По одну сторону от него стояло знамя «Одинокой звезды»,[22]по другую — флаг Конфедерации. Ли прошел вперед по залу, пригибаясь, чтобы никому не заслонять вид, и отыскал место рядом со сценой. Уокер — усталый человек. У него лицо актера, загримированного под бессильного старика. Ли представил на рубашке Уокера прямо под сердцем ярко-красное пятно.

На улице люди обступили генерала, стараясь прикоснуться, попасться на глаза. Он медленно двигался к своей машине. Ли протолкался через толпу. Люди лезли в поле зрения Уокера. Взывали к нему, рвались напролом. Ли на мгновение встретился с ним взглядом и улыбнулся, словно говоря: «Спорим, ты не знаешь, кто я». Недосягаемый. Он держал руку под курткой, взявшись за ствол револьвера, — ведь как просто, как удивительно легко сделать так, чтобы твое существование заметили. Ли представил, как толпа раскололась, люди бросаются врассыпную, выкрикивая «нет, нет, нет», а Уокер лежит на мостовой, уже без шляпы. Фотография на первой полосе «Утренних новостей».

Он вернулся домой на автобусе. Сел на кровать с револьвером в руке. Убийство Уокера сейчас ни к чему не приведет. На Кубу все равно никак не попасть. Его не примут, даже если он выстрелит и сможет скрыться. Для Эдвина Уокера ход в историю закрыт. Ли сунул револьвер в ящик шкафа. Сходил на кухню и выпил молока в темноте.

Что же сделать для Фиделя, чтобы ему разрешили счастливо жить на маленькой Кубе?

Ли сидел за рулем микроавтобуса Рут Пэйн. Ветер гонял пыль по гравию большой автостоянки. Было воскресенье, и стоянка оказалась пуста.

Рут Пэйн была высокой стройной женщиной лет за тридцать, с длинным подбородком, волнистыми кукольными волосами и в библиотекарских очках. Она повернулась на сиденье, поглядев назад.

— Помедленнее, помедленнее, — сказала она. — Давай очень медленно.

Он проехал задним ходом тридцать ярдов и притормозил, но резковато, и обоих тряхнуло. Они сидели и смотрели на стоянку, обдуваемую ветром.

— Ты сказала ему, где я живу?

— Я не знаю, где ты живешь, — ответил она. — Только когда он спросил, я вспомнила, что не знаю. Марина и та не знает. Отключай задний ход, сделаем несколько поворотов.

— А он не говорил, как отыскал тебя? Откуда узнал, что Марина живет с тобой?

— Он мне показался разумным человеком. Вряд ли у тебя из-за него будут неприятности на работе. Он обещал, что ничего не сделает, и я ему верю.

— Он знает, где я работаю?

— Я рассказала. А что я могла сделать? Они же из правительства, Ли.

Он смотрел через ветровое стекло.

— Отключай задний ход. Трогай к той мусорке и объезжай ее слева.

Теперь Ли вспомнил. На почте в Новом Орлеане он оставлял адрес для пересылки, перед тем, как ехать в Мехико. Адрес Рут Пэйн. Но зачем его ищут? Потому что знают — он ходил в советское и кубинское посольства. Его снимали на камеру. Его голос записан. Как это называется — «электронная слежка»?

— Не дави так на газ, — посоветовала Рут.

Вокруг мусорки был прикреплен плакат. «Ватикан — шлюха Апокалипсиса». Он аккуратно повернул и поехал прямо.

— Он спрашивал, не приходил и не звонил ли кто-нибудь. Я ответила, что в доме Пэйнов твоя социальная активность ограничивается набором номера по телефону, чтобы узнать, который час. Он сказал: да, смешно.

Если его нашли феды, то и Гай Банистер может найти. Все, что известно федам, может разузнать и Банистер. Ветер распотрошил воскресную газету, и мимо пролетали отдельные листы. Он затормозил и уставился в ветровое стекло.

— Давай-ка еще разок задним ходом, — мягко сказала Рут.

В «Утренних новостях» он видел что-то о поездке Дж. Ф.К. в Даллас. Будет обед в его честь. 21 или 22 ноября. Он пробежал глазами статью. Едва скользнул взглядом по поверхности слов. Стоял ясный прохладный день. Он увидел, как с дорожки медленно съезжает тележка для покупок.

Когда человек из ФБР пришел во второй раз, Марина выскользнула из дома. Она ходила вокруг машины, пытаясь понять, что это за марка. Ей не удалось прочесть выпуклые металлические буквы, но она запомнила номер, как велел Ли, и, вернувшись домой, записала его на клочке бумаги. Одной цифрой ошиблась.

На машинке Рут Пэйн Ли напечатал письмо в советское посольство в Вашингтоне. Пришлось перепечатывать несколько раз, и с конвертом тоже оказалось непросто — он перепутал адрес отправителя и получателя, пропустил цифры и целые слова. Но зато вышло солидно — четкие убедительные фразы, от руки бы так никогда не получилось. Он жаловался на пресловутое ФБР. Между строк постарался дать понять, что его знает КГБ. Спрашивал насчет въездных виз и объявил о рождении дочери. Пожаловался на кубинцев в Мехико.

Затем сочинил записку для федерала, который приходил, в обеденный перерыв отнес ее в местную контору ФБР, оставил дежурному и ушел. Он понял, что агента зовут Харда, и на конверте написал только это имя. Ни подписи, ни даты не оставил. В записке говорилось следующее: ему надоело, что ФБР не дает покоя его жене, и если это не прекратится, он предпримет меры. А еще — что он причислен к Новоорлеанскому отделу ФБР, у него есть официальный код, и это могут подтвердить.

По выходным Рут учила его парковаться.

Снова начались кровотечения из носа.