– Боже, какое оно красивое! – Восклицает мама, а за ней присвистывают братья. Поворачиваю голову, глаза распахиваются шире, когда замечаю изумительное платье, переливающееся серебром на лазурном шёлке.

– Какая ткань приятная и ты только посмотри, Энджел, тут ещё и туфельки, – мама выуживает из пакета пару переливающейся обуви. – И размер твой! Шестёрка!

– Удивительно, откуда же это лорд Марлоу узнал? – Фыркает Донна, а я покрываюсь красными пятнами.

– А в другом что? – Интересуется папа.

– Матерь божья, – восхищённо шепчет мама, отложив платье и туфли и вынимая из пакета белую шубу. – Это мех, самый настоящий мех. Какая красота! Вот это подарок! Как же замечательно!

– Я не могу это принять, – мотаю головой, отходя от шока и отворачиваясь.

– Как не можешь? Это ведь подарок, милая моя! И ты сегодня будешь в этом на празднике, как принцесса…

– А вас никого не волнует то, что лорд Марлоу дарит такое обычной девушке? – Перебивает маму Донна, поднимаясь со стула.

– Дочь, прекрати, – обрывает её папа, а мне голову поднять стыдно.

– Вы слепые все? Кто делает такие подарки? Только любовник. И, наверное, надо было идти к старику, а не следить за девочкой. Молодец, Энджел, ты действительно привнесла в свою жизнь что-то новое, после жизни в Нью-Йорке. Теперь понятно, кем ты там работаешь, раз так быстро раскрутила этого старика, – неприятный смех Донны отвратителен, а я жмурюсь от таких обвинений.

– Ты понимаешь, что ты несёшь? Если ты беременная, то это не означает, что можешь оскорблять Энджел. Запарила уже, прекрати завидовать ей. Приструни свою жену, – зло повышает голос Фрэнк.

– Донна…

– Ах, да, давайте и дальше не будем ничего замечать. Не просто так она проводила там времени больше чем нужно. Притащила старика и эту гадкую девчонку к нам на праздник. Вы что, тупые все? Она спала с ним! Ваша милая Энджел обычная шлюха, а вы все потакаете ей! Такая добрая, такая отзывчивая, конечно, она будет такой, ведь самого старика ублажала!

– Донна, закрой свой рот! Как ты можешь? – Возмущается папа.

– А вы знаете точно, чем она занимается в Нью-Йорке? Нет! – Визжит сестра. – Никто из нас не знает. Присылает подачки, накупила дорогих игрушек. Откуда у неё такие деньги? Мы все горбатимся тут, ради неё. А она там развлекается, работая девочкой по вызову. И вот это тому подтверждение! Кто дарит шубу обычной прислуге? Никто! За красивые глазки нас всех пригасили в замок на Новогоднюю ночь? Не смешите, это он делает ради своей любовницы. Старый маразматик!

– Хватит! – Кричу я, уже не в силах терпеть таких слов по отношению к лорду Марлоу.

– Прекрати, Донна. За что ты так ненавидишь меня? – Уже тише с ужасом смотрю на сестру, своим взглядом убивающую меня.

– За то, что дышишь, – цедит она.

– Донна…

– Нет, мама, пусть скажет. Она же долго терпела это, не так ли? Так пусть всё скажет и не надо останавливать её, – злость появляется в моей душе, заполоняя первый раз в жизни так разум.

– Сказать, как ты всех достала уже? Так мне несложно открыть тебе глаза. Каждый из нас имеет по две, а то и три работы, чтобы выжить. Мать и отец брали ссуду, чтобы оплатить твоё обучение, а мы все платили за тебя! Ты развлекалась, уехала одна из нас и развлекалась в большом городе. Шиковала, когда мы жрали пластиковое мясо и овощи, которые в печёнке сидят. А тут приехала и все вокруг тебя прыгают, ты носом водишь, бегая в этот замок. Не просто так! Знай, что ты лишь шлюха, которая удачно раскрутила тупого старика. Не стыдно?

– Хочешь знать, как я живу? Так и я расскажу тебе. Работа с утра и до ночи, криминальный район, где людей убивают и ранят каждый день. Маленькая комната, в которой я жила, а напротив меня семья, где отец лупил жену и детей, а они прятались у меня. Ни единого праздника, вечная мгла вокруг. Да, я шиковала, ужимаясь до куска чёрного хлеба на ужин, обед и завтрак, чтобы отправить вам деньги, отблагодарить родителей и вас всех! И меня уволили, Донна. Ты рада этому? Меня сократили, даже не объяснив ничего, и в лицо боялись сказать это. Просто письмо прислали и немного денег, чтобы я не обращалась в суд. Да свои последние сбережения, которые копила, я потратила на подарки, дабы вы были счастливы. Мне хотелось увидеть ваши улыбки и не нужна мне была благодарность за это. Ты хоть знаешь, что это такое ходить по дорогим магазинам, где из-за твоей одежды тебя за человека не считают? Тщательно проверяют каждую смятую купюру и принимают нехотя? Нет! Ты ничего обо мне не знаешь, как и о моей жизни. А твои обвинения просто уму непостижимы. Лорд Марлоу замечательный человек, умирающий внутри от скорби из-за смерти своего сына и потери другого! Он ни разу не видел внучки, потому что ей говорили, что он ужасный и злой! Они желали ему смерти! За что? Почему и в твоём сердце столько ненависти? Но можешь меня ненавидеть, как и все вы, потому что признаю, я падшая. Но не с тем, с кем ты думаешь. И не так, как ты думаешь. Да, имела связь с его сыном и ни о чём не жалею. Ни об одном поцелуе, что подарила ему. И знать, что человек, которого ты любишь, женат, это ужасно. Человек, которого ты полюбила не за деньги, как ты, Донна, думаешь, а за то, что он хороший и невероятный сердцем, бросил тебя, обвинив в краже, которую ты даже не совершала! Да, я такая! Плохая и гадкая для тебя, но знаешь, мне всё равно! Не смей, – поднимаю руку и указываю на неё пальцем, задыхаюсь от нехватки кислорода, но так не оставлю это.

– Не смей оскорблять их. И Венди. Это ты не смогла увидеть в этом ребёнке хорошее, потому что никогда этого сама не видела и не хотела. А она такая, замечательная и добрая, лишённая любви. Обычной материнской любви. Ты счастлива узнать, что я раздавлена предательствами? Счастлива, что мертва внутри, как будто куски от меня оторвали? Счастлива сейчас? Надеюсь, ты рада услышать, что я на мели и без каких-либо перспектив на будущее. Меня уволили, и я не вернусь в Нью-Йорк больше, потому что смысла нет. Я спала и наслаждалась этим с неподходящим для меня мужчиной. С чужим и теперь уже женатым. И, возможно, я буду беременна от него. Но никогда в своей жизни я не потребую ни за что денег! Никогда, поняла? Потому что моя любовь не продаётся. Радуйся, Донна. Радуйся и возликуй, что все мои ужасные тайны ты вынудила меня сказать, дабы отбелить благородных людей, которые не заслуживают твоей ненависти. Обрати её на себя, только вот мне жаль твоего ребёнка, который тоже никогда не увидит в своей матери добро и любовь. Мне жаль тебя, потому что ты не знаешь, каково это – любить, даже если больно. Ты ни черта не знаешь обо мне и не вправе судить меня. Простите, – выскакиваю из-за стола, несясь в свой подвал, и падаю на кровать, сотрясаясь в громких рыданиях.

Кажется, что больнее быть не может. Но есть. Меня разрывает от своих слов и ярости, которую выплеснула. Разрывает от стыда за свои поступки и за то, что это выглядело крайне отвратительно.

– Милая моя, – мягкое поглаживание по волосам, и я, поднимая голову и стирая слёзы, вижу печальные мамины глаза.