что должен как можно дальше уйти от того места, где находятся его враги. Джанкарло хотелось мчаться, обгоняя пешеходов, заполнивших в это время улицы, но давала себя знать выучка. Он даже не торопился, а шел, как бы прогуливаясь, ни одним жестом не показывая окружающим, что вооружен.

Суматоха и крики наступившего дня оглушили его. А тут еще нетерпеливо сигналящие автомобилисты. И сокрушительное воздействие гастрономических витрин, где выставлены и сыры, и ветчина, и разные консервы, и вина. На улицу из баров выплескиваются отголоски громких споров. Джанкарло со всех сторон окружали уверенные, спокойные звуки жизни. Юноша старался сосредоточиться на собственных мыслях, чтобы не попасть под влияние окружающей обстановки, привлекавшей и волновавшей его. Он не чувствовал себя частью этих людей.

С того времени, как НАП начала свое существование в начале семидесятых годов, сначала просто как собрание людей с одинаковыми взглядами и устремлениями, а потом как подпольная организация, основным принципом ее построения была система ячеек. Ничего особенно революционного, абсолютно нового в этом не было. Так повелось еще со времен Мао, Хо и Че Гевары. Это описано во всех теоретических трактатах. Члены самостоятельных ячеек не знали ни имен своих единомышленников, ни местонахождения других групп. Этот принцип позволял избежать значительного ущерба Движению, если кто-то попадался. Франка руководила их ячейкой. Она одна знала потайные места, где хранилась амуниция, боеприпасы, где были спрятаны списки членов Политкомитета с адресами и телефонами. Она никому не рассказывала об этом: ни Энрико, ни тем более Джанкарло, новичку в их деле. В этом не было никакой необходимости.

В квартиру, где он жил до того, как попал в группу Франки, вместе с девушкой и двумя парнями, он вернуться не мог — она была оставлена Движением. Он мог бы поехать в этот район и поспрашивать соседей, где могли сейчас находиться его бывшие товарищи по квартире, но не знал их имен, и представления не имел, где они могли бы теперь быть.

Есть ли вообще в этом беспорядочно текущем потоке тот островок, где он может найти дружеское рукопожатие или приветливый кивок головы? Юноше стало страшно — без Франки он абсолютно одинок. Как будто поднялся ветер, и небо заволокло грозовыми облаками, а его корабль, потеряв управление, несется прямо на скалы.

* * *

Джанкарло Баттистини, девятнадцати лет.

Небольшого роста, тщедушного телосложения, почти ничтожество в физическом отношении. Он выглядел заморышем с вечно голодным лицом. У женщин при взгляде на него возникало желание немедленно схватить и накормить его, потому что если не поторопиться, он окончательно ссохнется и скрючится. Темные вьющиеся волосы, закрывавшие лицо сверху, выглядели неопрятно. На бледной коже, покрытой щетиной, ярко пылали пятна прыщей. Он постоянно прикасался к ним своими пальцами. Самой отвратительной особенностью его лица был шрам, начинавшийся на переносице, а потом спускавшийся вниз на правую скулу. Он был результатом удара дубинкой, за что Джанкарло должен был благодарить полицию, когда опрометчиво ударился в бегство и подвернул ногу. Тогда он был студентом и уже два семестра проучился в университете в Риме. Он выбрал факультет психологии только потому, что курс обучения на нем был долгим, а его отец мог себе позволить заплатить за четыре года обучения. А что еще могло иметь значение для него?

Университет показался Джанкарло раем свободы. На лекциях можно было появляться только в начале дня. Встречи с кураторами были редкими или вообще отменялись. Экзамены часто откладывались. В общежитии, которое находилось совсем рядом с учебным корпусом университета, они вели бесконечные разговоры, смелые и даже дерзкие.

В ту последнюю зиму, когда он учился, вокруг университета происходили бурные сражения. На их знаменах было написано: «АВТОНОМИЯ!», то есть «свобода». Они заставили полицейских вернуться обратно, под прикрытие привезших их автомобилей. Они выгнали Лучано Ламу, профсоюзного лидера из КПИ[13], который призывал их к выдержке, согласию и ответственности. Они вытолкали его в шею, этого коммунистического штрейкбрехера в дорогом костюме и начищенных ботинках. Их было шестьсот человек — сепаратистов, боровшихся за Автономию, и Джанкарло был среди них одним из первых. Сначала они проводили митинги, а потом дело дошло и до настоящей борьбы. К ним отнеслись со всей серьезностью. Действительно, эта жизнь показалась раем для юноши с побережья, где его отец торговал хлопковыми платьями, блузками и юбками, а зимой — одеждой из шерсти, кожи и замши. Он был владельцем магазина.

Успешное начало забастовки сменилось отступлением и бегством. Баталии Автономии были отзвуком репрессий в Аргентине, отзвуком гибели Баадера, Распе и Энселина. Курс обучения был изменен, занятия отменили. Против этих новых фашистов из Автономии была вызвана полиция. С просторов университетского городка их выбили в узкий лабиринт центра столицы. Но здесь полиция была лишена широты маневра — оружие могло задеть посторонних. В белых пуленепробиваемых жилетах они выглядели внушительно и могли чувствовать себя в безопасности, но применять могли только газ или дубинки. Полицейским совсем не хотелось преследовать этих детей в таких условиях, тем более что обзор был минимальным и количество бензина в баках уменьшалось.

Джанкарло, обмотанный шарфом почти до самых глаз, как для защиты от газа полицейских пистолетов, так и чтобы скрыться от объективов газетных репортеров, никогда не испытывал такого наслаждения, почти оргазма, смешанного с радостной болью, как в тот момент, когда он выбежал на мост и запустил бутылку с зажигательной смесью в бронированный джип. Пронзительный вопль извергнулся оттуда, когда бутылка разорвалась и вверх взметнулось пламя. Рев одобрения раздался позади него. Огонь все сильнее охватывал место взрыва, совсем рядом с Джанкарло. Потом началось возмездие. Человек двадцать побежали к нему, и он рванулся бежать, ища спасения. Безумное, ужасное мгновение, казалось, земля вздыбилась и заколыхалась у него под ногами. Он перестал управлять собой, топот нагонявших его ног стучал в мозгу. Казалось, ему оторвали руки от головы и он подумал, что туда вбили полицейскую дубинку. Лицо превратилось в кровавое месиво, во рту чувствовался сладковатый привкус крови. Били по ногам и в живот. Вокруг раздавались голоса — это были голоса крестьян с юга Италии, голоса рабочих, которых купили, сделали «слугами демократии», а они были так глупы, что даже не понимали этого.

Два месяца он провел в тюрьме Реджа Коэли, ожидая судебного разбирательства. А потом еще семь месяцев заключения за то, что бросил бутылку.

Ну и сука была эта тюрьма! Невыносимая жара и зловоние в течение всего лета, которое он провел в этой душегубке. В камере, кроме него, находились еще двое. Он был лишен свежего